«ALASKA GEOGRAPHIC»
1999 г.
4923
"Северная Пацифика" № 1 (7) - 1999 год
СЕЛЬДЬР. Хеннинг Привычный гомон предсезонной активности на шлюпочном заводе в Диллинхэме усиливается до крайнего возбуждения, как только с судна на судно начинают перелетать вести, что сельдь уже на подходе.
Закончив последние приготовления, экипаж 11-метрового гиллнеттера «Хай Си», также оборудованного для ведения промысла кошельковым неводом, спускает свою мечту в воды Бристольского залива в надежде заработать максимальное количество очков в игре по-большому, название которой «сельдевая путина», приносящая многомиллионные доходы, хотя и считающаяся на Аляске самым взрывным и капризным видом промысла.
Сельдевая путина — это индустрия карикатур: аномальные по продолжительности периоды ожидания, резко сменяемые взрывами ослепляющей активности, не дольше 20 минут, а затем все снова затихает на целый год. Некоторым судам удается заработать до 500.000 долларов менее чем за полчаса. Другим приходится ждать больше месяца и возвращаться домой с пустыми руками. Не один рыбак распрощался с жизнью в поисках маленькой серебристой рыбки — сельди.
Все это вращается не столько вокруг самой сельди, сколько вокруг ее «изысканного полезного груза» — ее бесценной икры. После обработки по специальной японской технологии и бережной упаковки, сельдяная икра превращается в «кадзуноко» — продукт, являющийся традиционным подарком для японцев во время национальных праздников, приходящихся на конец года, а также являющийся незаменимым ингредиентом знаменитого японского блюда «суши». По мере роста японской покупательской способности в период 1970-х и 1980-х, спрос на эту продукцию также постоянно возрастал, и цены на нее подпрыгнули на несколько тысяч процентов. Рыбаки Аляски с превеликим удовольствием удовлетворяли текущие потребности японского рынка.
Тихоокеанскую сельдь можно найти в обширном регионе от Калифорнии до Арктики по обеим сторонам Тихого океана. Уступающая своим атлантическим родственникам в размерах, тихоокеанская сельдь (Clupea pallasi) — это костистая и жирная рыба с крупными чешуйками и крупными глазами. Типичный вес не превышает и полфунта (200 г), хотя на западе Аляски некоторые особи могут достигать 2 фунтов (900 г), что приравнивается весу средней горбуши.
Морские биологи утверждают, что сельдь мигрирует в открытом океане огромными косяками в течение летних и зимних сезонов, затем, возвращаясь на родные отмели в весеннее время для того, чтобы отложить свою «золотую» икру на водоросли, камни и рифы. В отличие от тихоокеанского лосося, сельдь не погибает после нереста. Обычно сельдь начинает воспроизводство в возрасте 3-4 года и продолжает нерест в течение 12 и более лет, с каждым годом прибавляя в весе.
Первый коммерческий промысел сельди на Аляске датируется периодом, сразу же следующим за покупкой Аляски Соединенными Штатами. Тогда сельдь в основном солили, мариновали и упаковывали в деревянные бочонки. Из-за малого размера и ввиду того, что промысел атлантической сельди имел фору в несколько столетий, тихоокеанская селедка так и не смогла произвести должного впечатления на крупных рыбных рынках на востоке Соединенных Штатов.
Однако в 1920-х открылся выгодный рынок для сельдевого жира и муки. Огромные ресурсы Аляски поддерживали этот бизнес до тех пор, пока интенсивный промысел не привел к истощению запасов сельди. Были полностью уничтожены некоторые популяции сельди. Иностранные траулеры нацелились на сельдь Аляски в 1960-х и 1970-х.
Современный сельдевой промысел, часто называемый ястыковым промыслом, так как икра перерабатывается непосредственно без нарушения ястыковой пленки, начался после того, как японская отечественная сельдевая индустрия полностью себя исчерпала. Японские покупатели нашли все, о чем мечтали, на Западном побережье США.
Первая сельдевая путина года начинается не на Аляске, а в Калифорнии — в заливе Сан-Фрациско. Она стартует в декабре и продолжается с лихорадочной периодичностью до марта. Несмотря на малый объем вылова (обычно не более 10.000 тонн) и удаленность от Аляски, калифорнийская путина имеет существенное значение: ведь именно там японские клиенты начинают размещать первые заказы года на этот вид рыбопродукции. Если путина не имеет успеха в Сан-Франциско, значит, велики шансы, что спрос на сельдь и, следовательно, закупочная цена, будут выше к моменту, когда рыбаки Аляски впервые намочат свои сети.
То же самое справедливо и для путины в Британской Колумбии. Она меньше, чем путина на Аляске по масштабам, но имеет критическое значение, так как стартует раньше — в середине марта. А в конце того же месяца сельдь начинает появляться и на юго-востоке Аляски, так же как и другие виды морской фауны, в чей дневной рацион она входит неизменно. Часто можно наблюдать, как в заливе Ситка горбатые киты выдувают «пузырьковые сети», обволакивающие косяки сельди, и затем бросаются в центр «сети» с распахнутыми челюстями. В прямой зависимости от температуры воды район путины продвигается вдоль побережья: сначала в залив Принца Уильяма, затем в сторону залива Кука и острова Кадьяк, далее к началу мая в Бристольский залив и, наконец, в июне — к северу, в залив Нортон.
К моменту прибытия «Хай Си» в бухту Тогьяк флот, собравшийся здесь на начало путины, уже насчитывал более 200 сейнеров и 150 дрифтероловов. Бухта Тогьяк — это единственное место на Аляске, где в сельдевой путине принимают участие все желающие при неограниченном доступе. Промысел в остальных районах строго регламентируется и доступ жестко ограничивается. Стоимость некоторых рыболовных билетов может достигать 500.000 долларов.
Большая часть аляскинской сельди вылавливается с помощью кошельковых неводов. В старые добрые времена шкиперы искали косяки сельди с «вороньего гнезда» на верхушке мачты. Потом, кто-то впервые нанял аэропланы для промысловой разведки и сообщения местоположения рыбы по радио. В настоящее время практически каждая сейнерная операция сопровождается воздушной разведкой, при этом каждый аэроплан нанимается в складчину 2-4 судами.
Некоторые пилоты-споттеры буквально руководят промыслом с воздуха, подсказывая шкиперам, где и когда выбрасывать сети. Другие просто обнаруживают рыбные косяки, оставляя их полностью на ответственности рыбаков. Это весьма опасное занятие. Более дюжины пилотов погибли за все время таких операций в результате воздушных столкновений поисковых самолетов. Даже несмотря на предпринятое споттерами лоббирование дополнительных мер безопасности в воздухе, а также несмотря на собственные меры предосторожности (теперь пилоты берут ассистентов для непосредственного наблюдения за другими поисковыми самолетами), инциденты в воздухе продолжаются. Во многих районах промысла широко применяются жаберные сети. В общем объеме они вылавливают меньше, чем обычные неводы, однако размер ячей таких сетей позволяет молоди ускользать, отсеивая таким образом самые крупные и более ценные особи.
Департамент охраны водных биоресурсов Аляски (Alaska Fish and Game) установил квоты в каждом отдельном промысловом районе. Как и во всех случаях управления биоресурсами, это вопрос математического анализа. Ученые биологи оценивают данные возвратности сельди в промысловом районе за прошлый год, вычитают статистические данные по объемам промысла и прибавляют оценочные данные по количествам молоди, пополнившей промысловый ресурс. В результате рыбакам разрешается вырабатывать только 10-20 процентов итогового значения, в зависимости от размера и состояния отдельно взятой популяции. Общий ежегодный объем вылова сельди в штате Аляска держится стабильно на уровне 50.000 тонн.
Это — 50.000 тонн сельди, но не сельдевой икры. Цена зависит от содержания икры, которое измеряется процентным соотношением к общему весу особи. Наиболее желательным для многих переработчиков является содержание икры, как минимум, 10 процентов от общего веса. Чем ближе нерестовый период, тем выше процентное содержание икры. Иногда это значение может возрастать до 15 и более процентов, что означает дополнительные прибыли для рыбаков. Как только сельдь заканчивает свой нерест, она сразу значительно теряет в цене. Секрет успеха в данном промысле заключается в умелой и грамотной выдержке до начала промысла. Но также не стоит ждать слишком долго.
В отличие от лососевой путины, где на обычный промысловый сезон отводится месяц или два, сельдевая путина — это игра в кости. Когда промысел длится не более получаса, все участники испытывают чудовищное физическое и психологическое давление.
У тебя попросту нет времени на ошибки, ведь времени на их исправление тоже нет,— говорит один из первопроходцев сельдевого промысла в бухте Тогьяк, рыбак из г. Хомер Бивер Нельсон.— Чтобы вынуть сеть необходимо около 20 минут, и когда это удается сделать, «промысловый сезон» может уже подойти к завершению».
Определение точного момента начала сельдевой путины — это прерогатива Департамента охраны водных биоресурсов Аляски (ДОВБА). Биологи начинают промысловую разведку за несколько недель до ориентировочного подхода сельди, сначала с воздуха, а затем непосредственно с судов. Рыбаки добровольно осуществляют экспериментальный лов. Как только самки сельди «созревают» и икринки достигают приемлемых размеров, ДОВБА объявляет флотам о предстоящей путине.
Когда ученые понимают, что условия для промысла оптимальные, они объявляют время начала лова, обычно заблаговременно (за час или два) предупреждая рыбаков. Сама путина может длиться от 20 минут до 24 часов, в зависимости от числа судов и промыслового прогноза.
За час до начала лова, следуя за официальным объявлением, самолеты воздушной разведки заполняют пространство над бухтой Тогьяк, а рыболовные сейнеры начинают курсировать в районах каменистого мелководья, озабоченные последними приготовлениями. Шкиперы вглядываются в дисплеи эхолокаторов и одновременно прослушивают радиосводки пилотов-споттеров. Экипаж проверяет и перепроверяет такелаж, мысленно повторяя все комбинации действий, которые нужно будет выполнить при наступлении назначенного часа. У них есть 20 минут на сегодня. Но ввиду того, что выделенная квота — 16.000 тонн, возможно, такой же шанс представится и на следующий день.
Иногда косяки проходят прямо под тобой, и случись сигнальной ракете взвиться именно в этот момент (оповещая о старте путины) у тебя есть все шансы поднять на борт хороший кошелек,— продолжает Нельсон.— Но такая позиция длится не более 10 секунд, рыба уходит уже навстречу твоему конкуренту».
За несколько минут до сигнала психологическое напряжение возрастает до просто невыносимого. Многие сейнеры располагаются на воде как бульдоги, готовые защищать свою территорию любыми подручными способами. Другие неожиданно теряют косяк и на полном ходу устремляются к месту, которое может быть наиболее обещающим, по мнению шкипера или пилота-споттера.
Когда истекают последние секунды до старта, капитан одного из судов неизменно первым выкрикнет: «Отпускай!». В следующие мгновения весь район наполняется звуком и яростным шелестом выбрасываемых сетей. Среди рыбаков есть популярное изречение: «Я, может быть, не буду первым, но и третьим я тоже не буду».
Иногда в таком «родео» происходят столкновения судов, так как ни один из шкиперов не наблюдает за обстановкой и ни один из них не собирается отступать и отдавать свой улов сопернику. Некоторые ждут, когда пройдет основная суматоха, и затем спокойнее устанавливают свои порядки. Другие расставляют порядки за одним или двумя судами конкурентов, в надежде подобрать остатки чужого улова или воспользоваться ошибками соседей.
Как и при расстановке сетей во время лососевой путины, судно и ялик начинают удаляться друг от друга на максимальной скорости. Как только они замыкают полный круг, экипаж начинает кошельковать сети как можно скорее, чтобы не позволить сельди ускользнуть. Только после того, как сеть полностью закошелькована, можно расслабиться и дать волю радостным эмоциям. В большинстве случаев промысел сельди проводится на мелководье, и нередко сети цепляются за камни и рифы, получают повреждения и упускают улов.
В отличие от лосося, улов сельди не поднимается на борт судна. Вместо этого шкипер вызывает вспомогательное судно (обычно крупного размера, 25 метров и более). Оно проходит вдоль сети, опускает в нее сопло специального вакуумного рыбонасоса и закачивает рыбу прямо себе в трюм. Улов осматривается экспертами по икре, которые определяют процент содержания икры и, соответственно, окончательную цену.
Многие сейнеры просто счастливы, если улов составляет 50 тонн, однако были зарегистрированы рекордные уловы — до 600 тонн. Конечно, не каждому суждено сорвать куш в этой лотерее. Многие суда уныло ковыляют с промысла с 2-3 тоннами и порванной сетью. Высокая степень риска и неопределенность в этом виде промысла заставила многих объединиться во временные кооперативы, включающие в состав до 3 индивидуальных судов, поровну разделяющих выручку от общего улова.
Тем, кто пытается действовать в одиночку, иногда может посчастливиться. Однако, когда экипаж нашей подопечной «Хай Си» выбирает сети, то обнаруживает огромную дыру и всего 9 тонн сельди. «Подождем до следующего открытия лова»,— обещают они себе, ожидая нового промыслового интервала на следующее утро.
Но когда ДОВБА объявляет о результатах путины, парням пришлось жутко расстроиться: вся квота выбрана. «На этом достаточно, господа. Сезон закончен. Увидимся в будущем году».
На Аляске также существует вид промысла, корни которого уходят в глубь тысячелетий. Рыбаки собирают сельдевую икру, отложенную на листьях морских водорослей (келп). С шармом, подобным свежей дичи или высококачественной говядины, сельдевая икра на водорослях очень высоко ценится в Японии.
В некоторых районах урожай сельдевой икры действительно собирается с водорослей. В других — рыбаки используют специальные фермы — плавучие сети-загоны, в которых размещаются длинные ленты водорослей. Используются открытые и закрытые фермы. В открытую ферму сельдь заплывает свободно и самостоятельно, откладывает икру и затем уходит. При работе с закрытыми фермами сначала сейнер отлавливает небольшое количество сельди, бережно буксирует сеть в место расположения фермы и опорожняет содержимое сети в ферму. После нереста сельдь освобождается.
Как и на многие «горячие» товары, цены на сельдевом рынке отличаются такой же постоянностью как «американские горки». В 1996 году товарно-материальные запасы были незначительны для некоторых сортов сельдевой икры, и покупатели взвинтили цены на них до рекордных высот — 2000 долларов за тонну во многих районах Аляски. Но конечные потребители «отказались становиться в очередь», когда дорогая икра прибыла в японские супермаркеты, и цены последующего года упали на 80-90 процентов.
Будущее данной промысловой индустрии пребывает в сомнительных прогнозах, по мнению обозревателей японского рыбного рынка. Старое поколение японцев, которое больше чтит традиции и имеет деньги на потребление, все меньше и меньше покупает дорогостоящую подарочную икру «кадзуноко». Молодое поколение, с ориентацией на западные стандарты и традиции, больше заинтересовано в гамбургерах и курятине гриль, и демонстрирует желание покупать сельдевую икру только по приемлемым ему ценам.
Между тем рыбаки Аляски будут преследовать серебряную волну сельди. Цены могут быть низкими, а уровень накала страстей — высоким, но кто знает?
ДОННЫЕ ПОРОДЫЗаходя на посадку в Датч-Харборе, наш пилот совершает последний крутой правый вираж и выводит самолет на короткую ленту взлетной полосы. На склоне горы слева поблескивают на солнце обломки, по всей видимости, менее удачных рейсов. Справа, прямо под крылом мелькают мачты рыбацких судов, занятых на промысле в Беринговом море.
Суда, пришвартованные в Датч-Харборе и Кэптенс-Бей, даже с воздуха выглядят крупнее и внушительнее, чем в Кадьяке, Кордове или Кетчикане. На причале эта разница в размерах чувствуется сразу: чтобы переговорить с человеком, стоящим на палубе, приходится отклоняться назад и задирать голову.
Основная особенность Датч-Харбора — внушительные размеры всего, что там находится. Это американский порт N° 1, как по стоимости, так и по объему переваливаемых здесь морепродуктов. Якорные цепи, заполняющие свободные причальные площадки, имеют звенья размером с футбольный мяч, а на фоне старых якорей автомобили кажутся карликами. Существует много историй о рыбаках, возвращающихся сюда после удачливого промысла и спускающих на ветер более тысячи долларов в течение нескольких часов в местных барах «Элбоу Рум» или »Юниси». В Датч-Харборе смертность среди рыбаков больше, чем в каком-либо другом американском порту.
Оправданием всем этим крайностям служит восточное Берингово море. С высоты птичьего полета оно выглядит как серая пустыня, закрытая облаками, огромный пустырь или свалка пустой породы. Однако под водой располагается богатейшая экосистема на планете. В течение уже двух столетий рыбаки извлекают из этих илистых вод подводные морские сокровища: морских котиков (fur seals), китообразных, моржей и крабов. Сокровища сегодняшнего дня — это донные породы рыб.
Охватывая более дюжины наименований, включающих минтай, тихоокеанскую треску, желтоперую камбалу (Yellowfin sole) и морского ленка (Atka mackarel), эта промысловая группа считается объемным и дешевым ресурсом, который добывается тысячами и тысячами тонн донными тралами. Одни промысловые суда передают свой улов на береговые перерабатывающие предприятия, другие — на плавучие заводы — плавбазы, но большая часть улова все же перерабатывается сразу в море траулерами-морозильщиками, каждый — длинной с футбольное поле.
Хотя основным районом промысла донных пород считается Берингово море, часть флота занята их промыслом и в заливе Аляска. Оба района составляют важнейший источник рыбного ресурса для штата Аляска, представляющий даже большее богатство, чем ресурс лосося. Успех этого вида промысла выглядит еще более внушительно, если принять во внимание, что он практически не существовал до 1976 года. Как и в первые декады развития лососевой индустрии прошлого столетия, промысел донных пород пережил очень трудный период рождения и становления. Островные поселки, такие как Датч-Харбор и Кодьяк, испытали экономический бум. Однако весомая часть богатства на основе этого ресурса была произведена за пределами Аляски. Национальные поселки, расположенные на побережье штата, так же как и региональное и федеральное правительства, вскоре истребовали причитающуюся им часть этого богатства. Волна общественного возмущения по поводу ежегодно утрачиваемых штатом Аляска миллионов фунтов рыбы стремительно возрастала. Сама местная рыбодобывающая индустрия находилась в состоянии полной неопределенности относительно своего будущего.
Многие утверждают, что Северная Пацифика — это последний богатейший рыбный регион на планете. Стабильные уловы сохранялись здесь в течение последних 30 лет, и существует мнение, что такое положение сохранится еще достаточно долго в будущем. Критики, с другой стороны, утверждают, что данный рыбопромысловый регион доживает последние дни, и ему суждено пасть жертвой чрезмерного старания рыбаков и промысловых менеджеров, которое уже успело подорвать огромные промысловые ресурсы по всему миру. Опасения критиков выражаются в одном: »Чем выше взлетаешь, тем ниже падаешь».
Когда Соединенные Штаты были молодой державой, они объявили суверенитет над рыбными и другими ресурсами, расположенными в пределах 3 миль от своей береговой черты, или в пределах пушечного выстрела. (Место падения пушечного ядра обозначало пределы так называемого »пушечного рубежа»). А дальше простирался открытый океан с его кажущейся бесконечностью. В течение большей части истории этой страны любое судно могло промышлять в непосредственной близости от »пушечного» рубежа.
«Пушечные» измерения, однако, не имели никакого значения на севере Тихого океана. В то время как Северная Атлантика была свидетелем коммерческого рыболовства на протяжении целых столетий еще до начала Гражданской войны, суровость климата и экономическая отсталость отсрочили прибытие на Аляску первых специалистов глубоководного промысла до 1864 года. Несколько судов тралили тихоокеанскую треску на юго-востоке Берингова моря в надежде продать свой улов в Сиэтле. Данное предприятие потерпело провал, впрочем так же как и многие другие предприятия-пионеры в рыбной индустрии. Но следующее поколение рыбаков начало зарабатывать хорошие деньги. Это продолжается и по сей день.
Самые первые суда, специализирующиеся на глубоководном промысле, были плавбазами, хотя они и отличались от плавбаз сегодняшнего дня. Приводимые в движение силой пара или ветра, или комбинацией обеих сил, они перевозили в своих трюмах лед, а на палубе до дюжины легких рыбацких плоскодонок. Каждое утро плоскодонки со своими экипажами из двух человек рассредоточивались в районе промысла, выставляя порядки ярусных сетей длиной до 2000 футов (660 м), утяжеленные с обоих концов и оборудованные свинцовыми грузилами и крючками для наживки с интервалами через каждые 9 футов (3 метра). Экипажи плоскодонок вручную выбирали порядки и возвращались на плавбазу в конце каждого рабочего дня, зачастую »по самый планшир» заполненные уловом трески, предназначенной для дальнейшей засолки.
По мере того, как паруса и паровые котлы уступали первенство бензиновым и дизельным двигателям, судовладельцы стали понимать преимущества промысла непосредственно с плавбаз, тем самым ликвидируя дополнительные расходы на содержание вспомогательных плавсредств (рыбацких плоскодонок) и их экипажей. Около 1905 года появились первые рыболовные шхуны. Сконструированные из дерева вместо стали для лучшей маневренности и уменьшенных эксплуатационных издержек, они имели пониженные (пологие) конструктивные профили для облегчения рабочих условий на палубе, а также мачты в носовой и кормовой частях для дополнительного эффекта стабилизации и резерва ходовой мощности при размещении парусов. В результате эксплуатации новых промысловых судов старые «паровые утюги» очень быстро устарели.
Однако доминирование в Тихом океане промысловых шхун, базирующихся в Сиэтле, было недолгим. К 1918 году японские ярусоловы расширили свое присутствие от своих исконных промысловых районов вокруг Курильских островов и в Охотском море до берегов Аляски, от случая к случаю доставляя свои уловы на рыбные рынки Сиэтла и Сан-Франциско. Японские траулеры пришли в Берингово море в 1929 году и промышляли рыбу, производя рыбий жир и рыбную муку вплоть до начала второй мировой войны. В течение последующих 50 лет Япония, отнюдь не США, имела повышенный интерес к богатому морскими ресурсами северу тихоокеанского региона.
Новый мировой порядокСо звоном разбитого зеленого стекла и брызгами бурлящего шампанского в весеннее утро 1954 года в Англии со стапеля было спущено судно, которое навсегда изменило представление о коммерческом рыболовстве. Хотя на палубе 280-футового (94 м) судна «Фейртрай» размещались обычные траловые сети, это было не обычное рыболовное судно. Глубоко в его внутренностях размещался компактный перерабатывающий завод, который мог обезглавливать, потрошить, филировать, упаковывать и замораживать свою добычу. Судно «Фейртрай» было способно не только отлавливать донную рыбу в огромных объемах, не уступая любому из крупнейших рыболовных судов того периода, но оно также могло надолго обрывать связь со своим портом приписки. Самый первый в мире траулер-рыбозавод мог независимо бороздить воды у самых далеких берегов, добывая рыбу, пока не будут заполнены все трюмы. С того времени лицо промышленного рыболовства изменилось навсегда.
Рыбаки на мощных тихоходных судах занимались тралением в данном регионе с 1880-х. Траловая сеть, по форме напоминающая носок, обычно перемещалась волоком вдоль морского дна на малой скорости, ее устье широко распахнуто с помощью грузил в нижней части, поплавков — в верхней и распорными деревянными или металлическими досками по обеим сторонам. Обитающая на дне рыба могла некоторое время уходить от трала, но в итоге уставала и попадала в трубчатую часть сети — «мотню». После часового траления экипаж подбирал трал специальными траловыми лебедками к борту судна, поднимал его, переваливал через борт и вываливал улов в трюм.
Как и все промысловые траловые суда того времени, траулеры с бортовым тралением ограничивались объемом перевозимого на борту льда и расстоянием, которое они могли преодолевать из района промысла. Даже с соответствующим наличием льда 21 дневный переход до места сдачи продукции и обратно в район промысла считался рекордным по продолжительности и зачастую автоматически предполагал реализацию значительной части улова в форме рыбной муки, так как продукция к моменту реализации могла потерять свою пищевую пригодность.
Судно-революционер «Фейртрай» отличалось от таких судов, как говорится, от киля до верхушки мачты. «Мотня» трала затягивалась на него с помощью мощных лебедок через аппарель, встроенную в кормовой части судна, но не через борт. Это значительно облегчало работу и повышало безопасность экипажа. Перерабатывающий рыбозавод, размещенный под палубами, использовал новейшее германское изобретение — автоматическую филейную машину, которая вырабатывала до 48 филе в минуту, что гораздо превышало производительность человеческих рук. Филе подвергались индивидуальной быстрой заморозке, используя технологию американского изобретателя и магната в индустрии быстрой заморозки овощей Сайруса Бердсай. В конечном итоге рыбные хребтины высушивались и перемалывались в рыбную муку, которая сама по себе представляла ценность как добавка в животные корма.
Промышляя в районах, недосягаемых для других судов, судно «Фейртрай» за короткий промежуток времени побило все промысловые рекорды. Однако его рекорды не продержались долго. Советский Союз почуял, куда дует ветер еще в период постройки судна. Еще не успело шампанское омыть обшивку новехонького борта «Фейртрай», как советское руководство разместило в Западной Германии заказ на строительство 24 точных копий судна. Уже через четыре года после спуска на воду «Фейртрай», СССР имел две дюжины аналогичных судов и около 10 — превышающих его по размерам. К 1959 году советские траулеры-рыбозаводы уже вели активный промысел в восточном Беринговом море.
Правда, они не были в одиночестве. Японские траулеры вернулись в воды Аляски на несколько лет раньше, нацеленные на не менее чем 50.000 метрических тонн донных пород и сельди ежегодно. Прибытие советских траулеров либо совпало по времени, либо подстегнуло настоящую «гонку вооружений» рыболовецких мощностей между этими двумя странами. К моменту появления на этом фронте корейских и польских рыболовецких компаний в 1970 году около 500 судов добывали ежегодно до 2.000.000 метрических тонн донных рыб в восточной части Берингова моря и в заливе Аляска. Япония добывала три четверти этого объема.
Масштабы промысла не прошли незамеченными ни на Аляске, ни в Вашингтоне (округ Колумбия). Рыбаки жаловались на иностранцев, беспощадно тралящих в прямой видимости от Кадьяка и Ситки, а морские биологи беспомощно наблюдали, как одна за другой подрывались популяции рыбы вследствие истощения ресурса. К 1971 году сенатор Тэд Стивенс (республиканская партия, Аляска) и сенатор Уоррен Магнусон (демократическая партия, Вашингтон) стали призывать к разработке специального механизма ограничения доступа иностранных рыболовецких флотов — к созданию исключительной экономической зоны, которая бы отодвинула зону контроля Соединенных Штатов над территориальными водами на дополнительные 200 миль от береговой полосы.
Для реализации этой идеи потребовалось около 5 лет, но, тем не менее, в 1976 году она завоевала всеобщее одобрение. В рамках Закона об управлении рыболовством и сохранении рыбных ресурсов, на который в дальнейшем будут ссылаться как на Акт Магнусона-Стивенса, Соединенные Штаты приступили к процессу «американизации» — эвфемизм для «выпроваживания» иностранных флотов из американской исключительной экономической зоны. Простым росчерком пера Президент США Джеральд Форд создал новый молчаливый, но весьма мощный «пушечный рубеж».
Отель «Хилтон» в Анкоридже стал тем местом, где необходимо время от времени появляться каждому рыбаку, планирующему выйти на промысел в Беринговом море. Пять раз в год там собирается Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона и обсуждает всякого, кто выметывает сети или ярусы в федеральных водах вблизи берегов Аляски. А желающих всегда хоть отбавляй: Совет контролирует индустрию, достоинство которой измеряется 1.000.000.000 долларов ежегодно.
Хотя решения Совета подлежат окончательному утверждению Министром торговли США, сам Совет — и семь других подобных организаций, вовлеченных в управление рыбными ресурсами от Гавайев до штата Мэн,— имеет широкие полномочия в управлении региональным рыболовством и принимает решения в соответствии со своими предпочтениями.
Так же как Совет рыболовств, в свое время, проявил быстрое действие в упразднении ставных неводов, так и Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона с головой ринулся в «американизацию». В течение последующих 12 лет регулярных «Хилтоновских» заседаний иностранный рыболовецкий флот, добывающий до 100 процентов рыбы в экономических водах Соединенных Штатов, постепенно утратил свои права на ведение промысла в этом районе, по мере того как Совет присуждал все больше и больше квот отечественным промысловикам и переработчикам.
Траление вовсе не было новинкой для американцев. «Драги», как в то время в просторечье назывались траулеры, уже долгие годы работали на юго-востоке Берингова моря до момента подписания Акта Магнусона-Стивенса. Но несмотря на готовность судов и экипажей к такой работе, местные переработчики не имели достаточного числа развитых рынков сбыта для своей продукции. В решении данной проблемы совместные предприятия между американскими промысловиками и иностранными переработчиками оказались существенными связующими звеньями.
Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона подготовил почву для реализации этой перспективы, предложив Японии, Корее и другим тихоокеанским государствам продолжительный доступ к американским рыбным ресурсам в обмен на их одобрение системы совместных предприятий в рыболовстве. «Магнусон называл это политикой «рыбы за деньги»,— говорил Клем Тиллион, который занимал пост председателя Совета в те годы.— Если вам нужна рыба, выкладывайте деньги на бочку».
Американизация имела параболическую кривую роста после того, как первые совместные предприятия «взломали лед» и приступили к работе. Через пять лет американские промысловики добывали уже четверть всей донной рыбы на Севере Тихого океана. Не прошло и 12 лет, как последнее иностранное судно покинуло воды Аляски. И хотя это было существенным поводом для шумного празднования, на самом деле торжество продлилось не долго.
МинтайВпервые Гражданская война на американском континенте затронула Берингово море в 1865 году, когда боевой катер конфедератов «Шенандо» произвел облаву на 25 китобойных судов северян и сжег их практически до ватерлинии из-за разногласий по правам отдельных штатов.
В начале 1990-х гражданская война разразилась снова, на этот раз в вопросах экономических. На протяжении 15 лет американские рыбаки стояли плечом к плечу в общем стремлении вытеснить иностранный флот со своей территории. По мере того, как начал проявляться результат совместных усилий, наиболее явно начала проявляться и конкуренция за львиную долю отвоеванного ресурса между флотами отечественных траулеров-рыбозаводов или флотами совместных предприятий и их партнерами по переработке — береговыми предприятиями Датч-Харбора, Кадьяка и других поселков побережья. Битва до сих пор продолжается.
Настоящий диспут фокусируется на мягкой, пучеглазой донной породе, которая так и называется — «большеглазый минтай» (wall-eye pollock). Как член семейства минтаевых Theragra challcogramma типично достигает размера 18 дюймов (46 см) и веса от 2 до 3 фунтов (0,9-1,35 кг). Минтай считается единственной самой многочисленной в мире рыбой, населяющей весь север Тихого океана от Японии до Калифорнии. Причем большая ее часть обитает в Беринговом море.
Данная порода, еще называемая аляскинским минтаем (Alaska pollock), добывается для производства филе и индивидуальной заморозки. Но все же большая часть ее перемалывается в белую безвкусную пасту, называемую «сурими». Сурими является сырьем для широкого ассортимента продукции, включая искусственные крабовые палочки, омары и креветки, а также огромное количество японских национальных блюд, имеющих общее название «камабоко».
В 1950-х японские рыболовные суда изначально были нацелены на минтай в своих собственных прибрежных районах. Когда оборудование по производству сурими получило широкое распространение в середине 1960-х, японские траулеры развернули промысел и в Беринговом море. При участии всех государств ежегодный улов минтая к 1976 году составил 5.000.000 метрических тонн, что вывело минтай на ведущие позиции в мире среди всех промысловых пород.
Американцы никогда не проявляли большого интереса к донным породам, но воспылали страстной любовью к ним после того, как Акт Магнусона-Стивенса обещал им всю рыбу в пределах 200 миль от береговой черты. Начиная с 1976 года, более 1.000.000 долларов было вложено в глубоководные траулеры, с видами на прорыв в данном выгоднейшем виде промысла. Было построено некоторое количество совершенно новых судов, но все же большинство траулеров было получено путем переоборудования старых тендеров, танкеров или даже перевозчиков сахарного тростника. В конечном итоге, более 70 траулеров под звездно-полосатым флагом приступили к методичному «вспахиванию» Северной Пацифики.
Но владельцы траулеров были не единственными американцами, имеющими виды на ресурс минтая. Одновременно с траулерным бумом такой же бум происходил на берегу. Перерабатывающие предприятия продолжали строиться и расширяться на всем протяжении побережья. Поставщиками сырья для них были все те же совместные предприятия со своим траловым флотом, суда которого были способны теперь поднимать полные тралы на палубу и возвращаться на базу с 1.000.000 фунтов (450 метрическими тоннами) мороженой рыбы в морозильном трюме. Даже после ухода последних иностранных судов стало очевидным, что слишком большое число американских судов гонялось за ограниченным количеством рыбного ресурса. Минтаевый сезон, таким образом, сократился с 12 месяцев до 2 месяцев в год. Траулерам-рыбозаводам пришлось искать дополнительную занятость, выполняя работы по заморозке и упаковке лосося. Некоторые компании устремили свои суда в воды России, Китая и Антарктики. Другие закрылись, продав суда за часть их реальной стоимости. Однако эти суда не вернулись к обслуживанию оффшорных нефтяных полей. Они вернулись в Берингово море под другими именами и со значительно сниженными накладными расходами, усугубляя и без того напряженную конкурентную борьбу.
Без сомнения траулеры-рыбозаводы были способны выловить и переработать весь минтай в Северной Пацифике. Очевидность этого была болезненно воспринята береговыми предприятиями и промысловыми судами на острове Кадьяк в конце 1980-х. Флот траулеров-рыбозаводов всего за несколько дней практически выработал всю минтаевую квоту в заливе Аляска, оставив местных рыбаков и переработчиков без работы. Появились призывы по ограничению допустимых объемов вылова для траулеров и гарантированному предоставлению квот береговым предприятиям. Хотя эти призывы изначально имели место в Кадьяке, они отозвались громким эхом в Джуно и Анкоридже.
Траловый флот пришел в ярость от одной этой идеи, утверждая, что она попахивала протекционизмом и социализмом. Рыба, говорили они, принадлежит Америке, а не Аляске. Они утверждали, что рыночная экономика, а не правительственные агентства должна определять, какому из секторов рыбной индустрии суждено пережить экономические потрясения.
Береговые предприятия и их сторонники в ответ заявили, что ресурсы прибрежных районов Аляски должны в первую очередь обеспечивать занятость местного населения и поступления в региональный бюджет. Они проводили прямую аналогию между владельцами траулеров, базируемых в Сиэтле, и владельцами ставных неводов прошлого столетия. Они считали, что правительство оправданно вмешалось для обеспечения ровного поля для честной и справедливой игры.
В 1991 году Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона одобрил идею, выдвинутую береговыми предприятиями, предоставив им и местным траулерам 35 процентов минтаевой квоты в Беринговом море и 100 процентов минтаевой квоты в заливе Аляска, хотя такое распределение должно было продлиться всего три года. Между тем Совет надеялся принять стратегию управления ресурсами, которая смогла бы заменить существующую «олимпийскую» систему, при которой все участники промысла стремятся опередить соперников до окончательной выработки квоты.
Сразу несколько новых стратегий были выявлены, некоторые из них реализованы. Совет объявил мораторий на вступление новых участников в промысел минтая в Беринговом море и ограничил переоборудование судов до приращения размеров не более чем на 20 процентов. Однако Совет отложил рассмотрение плана по распределению индивидуальных промысловых квот (ИПК), который, по мнению многих представителей индустрии, мог стать самым эффективным способом рационализации промысла.
В соответствии с системой распределения индивидуальных промысловых квот, квота каждого промыслового района должна была делиться между индивидуальными судовладельцами согласно процентной доле вылова каждого из них по данным прошлых сезонов. Эти доли можно было бы покупать и продавать, что позволяло малым операторам увеличивать свое участие или перепродавать его полностью. Защитники данной программы утверждают, что экономическое давление в конечном итоге приведет к сокращению флота, а это в свою очередь позволит рыбакам проводить больше времени на промысле, что уменьшит объем нереализуемых отходов.
Оппоненты аргументируют свои доводы тем, что иностранные корпорации станут теми судовладельцами, которым повезет больше при таком раскладе, и поэтому они высказывают всеобщие опасения о возможной концентрации промысловой способности в руках нескольких индивидуумов или корпораций.
Приняв программу ИПК для палтуса и угольной рыбы (а многие обозреватели индустрии предполагали, что эта программа получит распространение и для всех остальных донных и крабовых пород), Совет все же отклонил дальнейшее ее рассмотрение на специальной комиссии в 1995 году. Возможно, Совет когда-нибудь и примет программу ИПК по минтаю, но сначала он введет в действие систему лицензирования для промысла минтая и трески, аналогичную существующему лицензированию для промысла тихоокеанского лосося. Что ж, гонка продолжается.
ОкуньОказавшись на борту 32 футового (11 м) рыболовного судна «Арктик Чинук» в один прекрасный день при выходе из Сьюарда, трудно представить себе более подходящее место для ведения промысла. Бухта Возрождения спокойна как зеркало, только китовые фонтаны то и дело прерывают ее молчание. Ледники «стекают» промеж острых скалистых пиков ледяного поля Хардинг, лежащего к западу от нас, словно пенящееся пиво из разбитой бутылки. Туристы готовы платить приличные суммы за возможность посещения этого ошеломляющего по красоте морского ландшафта и Национального парка «Кенай Фиорд».
Там, где горы резко обрываются в море, лежит территория, которая принадлежит окуню. Шкипер нашего судна говорит, что мы приступаем к поиску рыбы на глубине 150 футов (50 м) вокруг колонн серого гранита, выступающих из вод залива Аляска, и вдоль подводных кряжей, далеко протянувшихся за пределы материковой части. Менее чем через милю хода морское дно проваливается до 1.000 футов (335 м).
Уже почти закат, когда мы прибываем на Безымянный остров, 150 футовый (50 м) валун, который, кажется, застыл во время своего внезапного прыжка из морских пучин. Шкипер замедляет обороты двигателя до холостого хода, пока палубный матрос готовит рыболовные снасти.
Арктик Чинук« вряд ли составит конкуренцию траулерам-рыбозаводам или ярусоловам, но он так же пожинает плоды американизации, как и сотни других частных судов, принадлежащих жителям побережья Аляски. В районе дельты реки Юкон они могут обычно промышлять треску и палтус. А уже вдоль Алеутских островов и повсеместно в заливе Аляска самые малые суда штата проводят основную часть промыслового года в поисках морского окуня.
Более 50 разновидностей окуня населяют воды севера Тихого океана. Характеризующийся медленным ростом и большой продолжительностью жизни, окунь наиболее чувствительно переживает истощение своих популяций. Многие его виды сильно пострадали в 1960-х и 1970-х от набегов иностранных траулеров. Начиная с 1976 года, активно проводились мероприятия по сохранению популяций окуня, и теперь рыбаки Аляски на этом промысле соревнуются только между собой и то, используя только крючки, а не сети.
Как и в течение последнего столетия, отлов окуня производится ярусным способом (longline), тогда как лосось на юго-западе Аляски промышляется троллингом (trolling) — на блесну с идущего судна. Однако сейчас наибольшую популярность обретает поддёвный лов (jigging) — опускание крючка на дно и затем переменный подъем и опускание крючка для привлечения рыбы. Рыболовы-любители ведут поддёвный промысел многих различных донных пород, включая и окуня. Промышленные рыболовы в основном заинтересованы в применении специальных машин для автоматического поддёвного лова (jigging machines).
Любое судно можно переоборудовать для ведения поддевного лова. Многие рыбаки обычно устанавливают от трех до шести поддёвных машинок вдоль лееров на палубе. Каждая из них имеет катушку с нейлоновой или кевларовой лесой и небольшой гидравлический или электрический двигатель. Цилиндрическое свинцовое грузило опускает лесу на самое дно. На лесе закрепляются до полудюжины крючков на расстоянии примерно одной морской сажени друг от друга.
После того, как леса с грузилом и крючками была выброшена за борт, наше судно устремляется к подводному кряжу, подгоняемое ветром и приливом. «Придется некоторое время покрутиться здесь и попытаться определить места наибольшего скопления рыбы»,— говорит наш шкипер, всматриваясь в дисплей глубинного эхолота. В соответствии с его показаниями наша леса с 18 крючками в этот момент скользила через целый косяк окуня. Поддёвные машинки, однако, пока помалкивали.
Самые современные поддёвные машинки автоматически выпускают лесу до тех пор, пока грузило не ударится о дно, затем выбирают некоторую длину лесы и после этого стартуют в режиме автоматического поддёва. Оператор может настроить все параметры, например, на каком расстоянии от дна производить поддёв, или с какой амплитудой. Поддёвные машинки жужжат, гудят и подают сигналы, проходя через различные стадии автоматического процесса. Поддёвные машинки также способны автоматически определять, «клюнула» ли рыба, и после того, как поймано достаточно рыбы, автоматически выбирать лесу с уловом, при этом сигнализируя в течение всего подъема.
После долгого и спокойного дрейфа мы выбираем лесу, практически ничего не ожидая увидеть на крючках. Но автоматические машинки тоже не безгрешны: четыре черных окуня (Sebastes melanops) появляются на поверхности, каждый весом по 4 фунта (1,8 кг). С виду они очень колючие, сверху темно-серые, а снизу — светло-серые. Их крупные глаза имеют золотое обрамление. Черный окунь — достаточно благородная с виду рыба, за исключением розовых плавательных пузырей в ротовой области.
Как и лосось, выловленный троллингом, окунь должен помещаться в лед незамедлительно. Для обеспечения высшего качества окуня необходимо сдавать обработчикам не позднее 3-5 дней после вылова.
Даже в совокупности всех разновидностей, окунь, за которым охотятся местные рыбаки, составляет лишь малую долю промысловых донных пород Аляски. Другие разновидности окуня, например морской окунь (Sebastes alatus), более многочисленны. Они, как правило, и являлись основными мишенями промысла, осуществляемого иностранными флотами. Однако королем частного маломерного донного промысла, как и столетие назад, считается тихоокеанская треска.
Тихоокеанская трескаПлетеный суконный пояс, повязанный ниже пояса поверх картуза, и длинная борода вчистую выдали в шкипере, стоявшем на причале порта Хомер, старовера-раскольника, представителя секты русской Православной церкви. Претерпев гонения из-за своих фундаменталистских верований три столетия тому назад, многие староверы бежали на восток, в Сибирь. После большевистского путча страх правительственных репрессий снова обратил их в бегство, на этот раз в Манчжурию. Когда Мао-Цзедун пришел к власти в Китайской народной республике в 1949 году, все, кто мог из староверов, были вынуждены бежать дальше в Гонконг, затем в Южную Америку, а оттуда — в штат Орегон (США). В 1968 году целый караван староверов проделал путь на север по Трансаляскинской автомобильной магистрали, чтобы образовать новое поселение посреди дикой тайги чуть севернее г. Хомера. Они назвали новое поселение — Николаевск.
Выносливые и изобретательные, эти незваные пришельцы и новички прибрежного сообщества Аляски сразу приступили к освоению одного из немногих коммерческих промыслов, существующих в этом регионе,— рыболовству, и, похоже, оно пришлось им по вкусу. Теперь, как и для многих рыболовов Аляски, лосось стал их основным надежным оплотом. Но притом, что цены на лосось испытали повальную депрессию, и большинство рыбаков не смогли выйти на промысел палтуса с пришествием индивидуальных промысловых квот, каждая рыбешка, хоть что-нибудь стоящая, уже считалась для них подарком судьбы.
Так что едва погода начинает теплеть в конце февраля, этот старовер заводит двигатель на своем 40-футовом (13,5 м) судне, собирает экипаж и отправляется в поисках исконно аляскинской донной рыбы — тихоокеанской трески. Долгие годы эта порода считалась бесполезным приловом или использовалась в качестве наживки в крабовых ловушках и на ярусоловных крючках. Но в результате катастрофического истощения атлантической популяции трески в конце 1980-х, активный интерес пробудился и к тихоокеанской треске. Цены на нее сначала удвоились, затем удвоились снова для некоторых отдельных рынков. Теперь развернулась острая конкуренция за эту рыбу и не только на причалах, но и непосредственно в районах промысла.
Так, некогда считавшаяся «нечистью», тихоокеанская треска моментально была возведена в «княжеский» ранг. Также известная как серая треска или Gadus macrocephalus, тихоокеанская треска теперь стала предметом повышенного интереса со стороны всего флота Аляски. За треской охотятся траулеры-рыбозаводы и маломерные ловцы (до 10 м) от островов Прибылова до Петербурга (Аляска). В ход идут траловые сети, ярусы, ловушки и крючки. Ежегодный улов обычно превышает 300.000 метрических тонн. Это ставит треску на вторую позицию после минтая по объемам добычи. Далеко на западе Берингийского района, на складах в Датч-Харборе, рабочие лопатами сгребают пищевую соль на кучи свежевыловленной трески, которая убывает в огромных количествах в Португалию, один из крупнейших рынков сбыта этой донной породы. Португальские рыболовные суда, так же как испанские, канадские и российские, среди прочих других наступили на горло тресковому бизнесу в Атлантике, истощив практически весь ресурс атлантической трески в 1970-х. После долгих лет широкомасштабного промысла, положение трески в Атлантике само по себе сошло на нет.
Вследствие прежнего обилия Северной Атлантики иностранные суда практически игнорировали промысловые районы на севере Тихого океана до периода, последующего за введением Соединенными штатами 200-мильной исключительной экономической зоны. Теперь на траулеры Аляски приходится большая часть улова трески, потребляемого в США, и эта часть в основном происходит из Берингова моря.
Треска проводит большую часть своей жизни на морском дне, достигая максимального веса 13,5 кг, хотя в среднем вес трески может не превышать 3,6-6,75 кг. Треска известна своим «сильным глотательным рефлексом», то есть все, что попадает в рот этой рыбе, незамедлительно проглатывается — от молоди крабов до взрослых экземпляров минтая. Изучение содержимого желудка этой рыбы показывает, что, возможно, треска вполне может взять на себя ответственность за уменьшение популяций краба, креветки, сельди и других пород в некоторых регионах.
Эта врожденная прожорливость делает треску легкой добычей для маломерного флота. Не прибегая к тралению, эти суда длиной от 11 до 20 метров могут выставлять рыбные ловушки и ярусы и вытаскивать свой улов регулярно, хоть и в небольших количествах. Во всех прибрежных поселках залива Аляска треска стала основным предметом осеннего, зимнего и весеннего промысла, на который полагаются большинство местных рыбаков.
Промышляя треску, многие рыбаки задействуют ярусоловную оснастку, которая обычно используется ими на промысле палтуса, но с крючками меньшего размера. Шкиперы-ветераны утверждают, что практически всегда, охотясь на более крупного и ценного палтуса, они получали в прилове треску, но никогда ее не оставляли на борту. Теперь этот «морской хлам» стоит того, чтобы его доставлять на родную базу. А поиск трески не представляет собой большой сложности, по словам нашего старовера на причале Хомера. «Если вы когда-либо ловили палтус, то вы знаете, куда нужно идти, чтобы найти треску»,— говорит он.
Ярусоловы не единственные ловцы, у которых рыболовные снасти выполняют двойную нагрузку. Последние годы были затруднительными в этом отношении и для крабового промысла. В конце 1980-х, вовремя сориентировавшись, безработные краболовы Кадьяка, Хомера и других районов, переключились на промысел трески крабовыми ловушками. Треска чует запах крабовой приманки и не может отказать себе в удовольствии ее отведать. Ярко оранжевые «тресковые собачки», закрепленные на входе ловушек, действуют как мифические зубы дракона в одном из кинофильмов, допуская треску внутрь ловушки, но не выпуская ее наружу.
Это был лишь вопрос использования удачно проявившихся новых возможностей,— говорит биолог Департамента охраны водных ресурсов Аляски (Alaska Department of Fish and Game) Билл Ниппс, проживающий в Кадьяке,— ведь снасти уже были на месте и наготове. Ресурсы других пород повсеместно истощались, и здесь сразу появилось много судов, которые искали себе хоть какую-то работу>.
Залив Аляска обладает меньшей тресковой квотой по сравнению с Беринговым морем, и здесь тоже львиная доля достается траулерам. Но когда ярусоловы и краболовы в полном составе выступили на промысел трески, им удалось отхватить целую четверть всей промысловой квоты в заливе.
Их успех побудил целую группу рыбаков, представляющих маломерный флот, обратиться в Совет по рыболовству штата Аляска с просьбой ежегодного открытия дополнительной тресковой путины в водах штата после официального закрытия федеральной путины. Совет выразил одобрение и изъял дополнительно 15 процентов тресковой квоты в заливе Аляска у крупнотоннажного тралового флота. Однако к участию в дополнительной путине допускаются только ловцы, оснащенные рыбными ловушками и поддёвными машинками, так как ярусоловы, промышляющие треску, неизменно отлавливают и палтус.
Менеджеры рыболовной индустрии в высокой степени озабочены фактом случайного прилова других пород. Когда донные тралы прочесывают придонные горизонты, они отлавливает не только треску, но также и кораллы, водоросли, крабов, кроме всех прочих пород. Когда ярусоловы или «поддёвщики» (jiggers) бросают крючки с наживкой, нет полной гарантии, что клюнет именно та рыба, что нужно. Даже в крабовые ловушки попадаются крабы не того размера, пола или вида. При отсеивании случайного прилова происходит его непреднамеренное уничтожение. Для многих видов промысла случайный прилов становится не менее важным, чем основной улов.
Плоская рыбаРыбаки всего мира, работающие на траулерах, «травят» байки о бесконечном ассортименте различных предметов, которые были подняты сетями с морского дна. Так, на поверхность были успешно доставлены ванны, торпеды, человеческие трупы, бочки с вином и даже школьные автобусы. Бывали случаи когда в траловые сети попадались подводные лодки, а один калифорнийский шкипер умудрился выловить даже радиоуправляемую крылатую ракету Военно-воздушных сил США. Конечно, ВВС вернули себе свое оборудование, предварительно заплатив рыболову за повреждение снастей.
Любое подобное непреднамеренное или ненужное приобретение в море именуется приловом, и хотя часть его может рассматриваться в юмористическом аспекте, в большинстве других случаев он доставляет промысловикам массу ненужных хлопот и неприятностей. Почти ежегодно траулеры, ярусоловы, «поддёвщики» и «ловушечники» выбрасывают за борт до 750 миллионов фунтов (337500 тонн) рыбы из-за несоответствия размерам, половой или видовой принадлежности. На долю тралового флота приходится до 80% нежелательного прилова.
Ни один промысел не освобожден от проблемы прилова. Но отходы рыболовства в Северной Пацифике подпали под пристальное внимание нескольких властных структур, включая Конгресс США, и Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона получил строгие указания по принятию необходимых мер по уменьшению промысловых отходов.
Не удивительно, что самые «грязные» промыслы нацелены на производство икры, в основном плоской рыбы — целого отряда Pleuronectiformes, который адаптировался к обитанию на морском дне, с характерной асимметрией строения черепа с глазами на одной его стороне и ротовым отверстием — на другой. Сюда включены палтусы, камбалы и разные другие мелкие породы. В совокупности плоская рыба — пожалуй, самая многочисленная в тихоокеанском регионе. К несчастью для рыбаков, самый многочисленный стрелозубый палтус (Atheresthes stomias) в результате обработки становится практически несъедобным, а другие плоские рыбы слишком малы размерами для производства филе. Некоторые избранные породы все же ценятся своей икрой.
Хотя мясо желтоперой камбалы (Limanda aspera) и белобрюхой камбалы (Lepidopsetta bilineata) высоко ценится само по себе, целый флот, 24-25 траулеров, во время зимнего промысла в Беринговом море нацелен все же главным образом на икру камбалы, содержание которой в зимние месяцы наивысшее. Так как для рыбаков в денежном выражении не имеет смысла заполнять трюмы чем-либо менее стоящим в сравнении с икряными самками камбалы, то большая часть остальной рыбы, включая самцов камбалы, уходит за борт.
Во время типичной камбаловой путины на каждую тонну отсепарированных самок белобрюхой камбалы приходится до 3 тонн самцов того же вида, трески, минтая, палтуса и другой рыбы. Флот уничтожает и сбрасывает более 430.000 мальков палтуса, 100.000 камчатского краба и 3.000.000 краба-стригуна.
Защитники индустрии утверждают, что такой уровень отходов оправдан высокими конечными целями. За два месяца работы флот зарабатывает более 50000000 долларов, что делает промысел белобрюхой камбалы одним из выгоднейших промыслов в Северной Пацифике. Они говорят, что отходы стоят гораздо меньше, и замечают, что увеличение прибыльности промысла — это одна из задач, обозначенных Законом Магнусона-Стивенса. Так как Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона учитывает отходы по каждой промысловой породе при распределении квот, то это соответственно не проблема природопользования — рыба будет поймана во время той или иной путины. Проблема сводится к одному вопросу, завершают они, а именно: «Кто съест эту рыбу? Люди или «мусорщики» на дне Берингова моря?».
Противники такого промысла продолжают настаивать, что существуют более приемлемые способы утилизации рыбных отходов. Уничтожение фунтового малька палтуса в будущем будет стоить рыбакам 30, 60 или 200 фунтового взрослого палтуса (13,5, 27 или 90 кг соответственно). Они верят, что мировой океан не в состоянии выносить и прощать такую расточительную промысловую практику, и что если рыба не идет на производство продуктов питания, то ее следует возвращать в естественную среду.
Другой глубоководный промысел — тихоокеанской трески — характеризуется схожими уровнями отходов. Траловый флот и береговые драгеры выбрасывают до 50 процентов улова, включая значительный объем и самой трески.
С другой стороны, промысел минтая имеет удивительно низкий уровень отходов. Большая часть минтая вылавливается на промежуточных горизонтах между придонным и пелагическим, при этом траление производится при достаточно высокой скорости и трал не успевает касаться дна. В середине 1990-х уровень отходов минтая составлял только 4 процента, хотя 4 процента от 3.000.000.000 фунтов (1.350.000 тонн) все же считается очень высоким числом.
Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона борется с проблемой отходных приловов с 1976 года. Среди первых, принятых им положений, были такие, которые предусматривали ограничения отходных приловов по самым ценным породам рыб: палтусу, лососю, сельди и крабам. Он также разместил наблюдателей на иностранных судах для осуществления контроля за их промыслом. В результате, как только при проведении какого-либо промысла уровень отходного прилова достигал критического значения, путина прекращалась.
По мере полного перехода большинства индивидуальных промыслов в руки американцев после введения ИЭЗ, проблема приловов еще более обострилась. Американцы не имели достаточного промыслового опыта на севере тихоокеанского региона, и вследствие этого уровни прилова резко поднялись. Траловый флот принял на себя основную тяжесть всех обвинений, хотя и ярусоловный флот также был особо отмечен повышенным уровнем нежелательного прилова, в частности палтуса.
Под давлением Конгресса США, природоохранных групп и самой рыболовной отрасли Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона приступил в 1995 году к планированию с целью резкого уменьшения объемов отходного прилова. Первую ступень плана следовало реализовать в 1998 году. Она подразумевала, что все суда, оперирующие в Беринговом море, должны были оставлять на борту 100 процентов добываемого минтая и тихоокеанской трески. С помощью одной только данной меры планировалось снизить уровень отходов на 50 процентов. Теперь на очереди плоские рыбы. Однако специалистам в этом секторе рыболовства предоставлен срок в 5 лет для рыночных исследований и развития сети сбыта. Параллельная программа разрабатывается и для залива Аляска.
Проблема прилова оказалась самой сложной для рыбной отрасли США, так как каждая часть улова, выброшенная за борт, оправдывается выловом и сохранением другой — более приемлемой части. Но Конгресс США выразил свою идею достаточно четко при пересмотре Закона Магнусона-Стивенса в 1997 году, заявляя, что Северная Пацифика, несмотря на свою обширную территорию, все же недостаточно велика, чтобы позволить себе подобные растраты своих ресурсов.
УГОЛЬНАЯ РЫБАОдна из самых ценных рыбных пород на Аляске имеет самое обширное количество наименований. Продолговатая, толстая, темно-серая рыба, которую японцы именуют масляной рыбой (Butterfish) за ее нежное и вкусное мясо, ученые — Anoplopoma fimria, а менеджеры — угольной рыбой (Sablefish), известна аляскинским рыболовам как черная треска (Blackcod).
Не являясь истинной треской, угольная рыба — это глубоководный обитатель, которого можно встретить от Баджа (Калифорния) до Берингова моря, при наибольшей концентрации этой породы в заливе Аляска. Экземпляры угольной рыбы достигают 3 футов (1 м) и 7 фунтов (3,15 кг). Угольная рыба имеет жирное мясо, которое не совсем удобно предавать термической обработке. Японцы предпочитают его сырым («сашими»), а американцы — копченым.
Тем не менее, угольная рыба зачастую стоит в два раза выше палтуса, и по меньшей мере в двенадцать раз дороже тихоокеанской трески. Увы, угольная рыба промышляется в гораздо меньших объемах. Ее годовой улов в водах Аляски составляет 30.000.000 фунтов (13.500 тонн) в сравнении с 600.000.000 фунтами (270.000 тонн) тихоокеанской трески.
Промысел угольной рыбы является относительно молодым в Северной Пацифике. Он традиционно ведется с помощью крючка и лесы. Поскольку одни и те же суда производят ярусный лов палтуса и угольной рыбы, Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона одновременно рассмотрел и утвердил оба этих вида промысла для участия в программе выделения индивидуальных промысловых квот (ИПК).
В то время как большая часть угольной рыбы вылавливается в федеральных водах в течение сезона, который продолжается с марта по ноябрь, некоторые прибрежные путины проводятся и регулируются отдельно Департаментом охраны водных ресурсов Аляски (Alaska Department of Fish and Game). Старейшая из них — путина в проливе Чатхэм, на юго-востоке Аляски — обернулась самым напряженным 24-часовым дерби в водах штата. В момент его кульминации флот из 120 судов в среднем выметает по крючку в каждую секунду в течение 8 часового непрерывного интервала. Некоторым судам удавалось вылавливать до 60.000 фунтов (27 тонн) за единственный день путины.
Хотя несколькими годами ранее численность судов на промысле была сокращена, морские биологи не перестают выражать озабоченность состоянием популяций угольной рыбы, так как рыбаки используют суда уже большего размера и большее количество снастей. В 1994 году Совет по рыболовству Аляски принял радикально новый план по управлению промыслом в проливе Чатхэм, в разрезе которого планировалось выделять каждому обладателю разрешения на участие в путине равную долю общей промысловой квоты. Самые производительные рыбаки были возмущены, хотя остальная часть флота одобрила такой подход для обеспечения более мягкого и щадящего промысла.
Люди — не единственные охотники за угольной рыбой. Рыбаки ярусоловы, работающие в заливе Принца Уильяма и в районе Алеутских островов, нередко замечали, как касатки снимали угольную рыбу прямо с их крючков в момент поднятия ярусов. Они пытались разными методами отпугивать касаток, но единственным эффективным способом сохранения своего уловы было перемещение в другие районы промысла.
ПАЛТУСПроливной дождь и штормовой ветер полосуют предангарные площадки на воздушной базе Береговой охраны США типичной осенней ночью в Кадьяке, вычерчивая влажное «полярное сияние» на сером бетоне. Внутри одного из гигантских ангаров стоят четыре вертолета, щеголеватые и сухие, их бело-оранжевые контуры ярко поблескивают в четком контрасте с влажной чернотой внешней непогоды.
Напротив, в летной кают-компании десяток молодых вертолетчиков праздно бездельничают, играют в карты, просматривают видеофильмы, ожидая сигнала, который отправит один из вертолетов в промозглую и ветреную ночь. Они удивительно беззаботны, если учесть, что с любым телефонным звонком может поступить приказ о начале поиска какого-нибудь перевернутого судна или спасательного плота в бушующем заливе Аляска или о доставке тела какого-нибудь несчастного рыбака с пустого галечного пляжа.
Но шансы велики, что тревожных звонков этой ночью не будет. Хотя цены на палтус высоки в эти дни и многие ярусоловы не побоялись выйти на промысел в залив, их суда либо вскоре вернулись к пристаням, либо бросили якоря в безопасных бухтах и пережидают шторм.
Нечего сказать, удивительный случай для авиабазы Кадьяк, чьи пилоты всего несколькими годами ранее с тревогой предвкушали открытие палтусовой путины. Так много рыбаков включалось в промысел палтуса с целью получения дополнительной выручки, что продолжительность промыслового сезона постоянно сокращалась до тех пор, пока вся промысловая квота залива Аляска (а это три четверти всего палтуса, добываемого в Тихом океане) не была выработана за какие-то 48 часов без малого. Даты открытия путин устанавливались за несколько месяцев вперед. Путины проводились независимо от погодных условий. Поэтому затопление судов было обычным явлением, при этом десятки рыбаков погибали. Только за редким исключением на момент старта путины никто не нуждался в услугах вертолетчиков-спасателей.
Изменение в системе управления рыболовством оказалось самым «штормовым» и противоречивым вопросом в истории рыбной индустрии Северной Пацифики. Из нескольких возможных альтернатив появилась концепция, которая не только ограничивала численность добывающего флота, как было в случае с лососевым промыслом, но и ограничивала объем вылова каждого участника промысла через систему индивидуального квотирования. Да, они теперь могли покупать дополнительные квоты и выходить на промысел, когда им заблагорассудится, однако в системе индивидуальных промысловых квот, или ИПК, уже не предоставлялось шансов для получения максимально возможного сверхулова, который мог зависеть только от рыбацкой удали плюс счастливого стечения обстоятельств.
Яростная дискуссия на предмет ИПК продолжалась долгие годы, пока они не получили одобрение. Но после первого сезона 1995 года многие ловцы палтуса вздохнули с облегчением. «Ситуация мне напоминает о добрых старых временах, когда мы могли рыбачить, когда захотим, а не когда нам об этом скажут».
Тихоокеанский палтус занимает такую же почитаемую позицию в рыболовстве Северной Пацифики, как и чавыча, являясь одним из основных объектов промысла как у местных аборигенов, так и у современных промышленных рыболовов. К тому же, палтус может вырастать до гигантских размеров (недавно один из рыболовов-любителей в Уналашке выловил палтуса весом в 459 фунтов или 206,55 кг) и иметь продолжительность жизни до 40 лет и более. Независимо от способа приготовления, палтус многими считается вкуснейшей морской рыбой.
После проклевывания свободно передвигающиеся мальки палтуса (Hippoglossus stenolepis) выглядят так же, как и все обычные рыбы — глаза располагаются симметрично по обе стороны черепа. Когда личинки достигают одного дюйма (2,54 см) в длину, их тело сплющивается и глаз, расположенный слева, мигрирует на другую, уже верхнюю сторону. По истечении шести месяцев своего существования мальки палтуса уходят на дно, но продолжают мигрировать на протяжении всей своей последующей жизни. Экземпляры молоди, помеченные в районе Алеутских островов, нередко отлавливаются по истечении времени как взрослые экземпляры у берегов штата Орегон.
Палтус зимует на глубинах до 1500 футов (457 м) и мигрирует ближе к берегу в летние месяцы. С доисторических времен местные аборигены, проживающие на побережье от Калифорнии до Берингова моря, отлавливали палтус, используя волокнистую лесу и крючок, изготовленный из дерева или кости. Одни ловили из каноэ или каяков, другие — устанавливали крючки с наживкой во время одного отлива и доставали добычу во время следующего.
Рыбаки, поставляющие лосось на первый Аляскинский консервный завод в Клавоке в 1878 году, также доставили и некоторое количество этой огромной плоской рыбы. Однако консервированный палтус не получил тогда широкой популярности как продукт. Поворотное событие в промысле палтуса имело место в 1888 году, когда парусное промысловое судно «Оскар энд Хатти» выловило 50.000 фунтов (22,5 тонны) палтуса у берегов Британской Колумбии. Улов был упакован в лед и отправлен в Бостон по только что завершенной Северо-тихоокеанской железнодорожной магистрали.
Железнодорожные вагоны теперь приобрели такое же значение для молодого развивающегося промысла, как и рыболовные суда. Однако без льда трансконтинентальные перевозки этого ценного продукта были обречены на провал. Когда лед заканчивался в районе залива Паджет, рыбаки отправлялись далеко на север в Глейчер-Бей для пополнения запасов льда на крупнейших ледяных полях Аляски.
В своем младенчестве палтусовый флот состоял всего из 20 судов с паровыми двигателями, работающими на угле или на мазуте. Каждое судно имело экипаж из 20 и более человек и несло на верхней палубе несколько легких плоскодонок. Каждый день экипажи плоскодонок выметали пеньковые или текстильные лесы длиной до 2.000 футов (610 м), унизанные крючками (до 200 шт.) с наживкой из осьминога или трески. Ведя промысел в «целинных» районах, эти пароходы зарегистрировали феноменальный успех. Многие из этих судов добывали до 1000000 фунтов (450 тонн) ежегодно, а спрос на рынке все возрастал.
Несмотря на прибыльность, промысел палтуса — это весьма трудоемкий процесс. Каждое судно-матка несло до 14 плоскодонок, для работы в каждой из которых требовались 2 рыбака. Когда рядовые рыбаки объединились в профсоюз и выдвинули требования о повышении зарплаты и улучшении условий труда, владельцы обратились к другим возможностям, например, к использованию шхун — с целью снижения своих расходов. Маломерные и требующие меньше расходов для постройки и эксплуатации, шхуны были отлично приспособлены для условий ведения промысла на значительном удалении от берега, куда промысел начинал постепенно перемещаться, когда прибрежные популяции палтуса были истощены. И что вовсе было на руку судовладельцам, так это возможность расставлять ярусоловные порядки прямо с палубы шхуны, что исключало необходимость использования плоскодонок. Первые шхуны появились в промысловых районах в 1915 году, а уже в 1930 году эра промысловых пароходов на Аляске завершилась.
Даже несмотря на то, что шхуны полностью заменили пароходы, их собственное будущее оставалось неопределенным. Вдоль тихоокеанского побережья Аляски возникла и получила широкое распространение новая порода промысловиков — независимые операторы. К примеру, на Аляске это были специалисты лососевого промысла, которым были нужны суда, оснащенные для промысла палтуса в осенне-зимний сезон, сельди — в весенние месяцы, а также трески, краба или других промысловых пород, по мере наличия покупателей. Новая специализация флота была наименована — «комбинированный флот», и таким вот флотом была сформирована современная, диверсифицированная оффшорная рыболовная индустрия Аляски. Возможно, лосось был основной опорой этой индустрии, но огромный белобрюхий палтус играл ключевую роль в достижении ею успехов сегодняшнего дня.
Словно «окно» в центре тайфуна, пара морских биологов в совершенно одинаковых желтых прорезиненных костюмах и синих бейсбольных кепках пристально изучают разложенный на лотке экземпляр палтуса прямо на пирсе Кадьяка. Вокруг них все бурлит деятельностью: бригадиры выкрикивают команды, пытаясь перекричать грохот погрузо-разгрузочного оборудования, набитые до предела рыболовные сети поднимаются из судовых трюмов, обливая рабочих рыбными отжимками, погрузчики перевозят увесистые контейнеры и боксы в цеха рыбозаводов, словно муравьи, несущие добычу в свой муравейник.
Один из ученых взвешивает и измеряет рыбину, затем врезается в ее голову острым скальпелем. Используя увесистый пинцет, он изымает отолит — небольшой белый раковинообразный нарост из ее внутреннего уха и укладывает его в пронумерованную банку для образцов. После записи зарегистрированной длины, веса и номера отолита исследованная рыбина следует за остальными собратьями, прибывшими сегодня на этот причал. Через несколько часов она будет отмыта, заморожена и готова для встречи с потребительским рынком.
Через несколько месяцев персонал Международной комиссии по тихоокеанскому палтусу (International Pacific Halibut Commission) проведет обследование отолита. Он будет разрезан пополам и осмотрен под микроскопом. Возраст его владельца будет определен по количеству имеющихся возрастных колец. Сравнивая возраст со значениями длины, веса и других фактов, полученных у шкиперов-ловцов, можно будет дополнить общую картину о размерах и состоянии популяции тихоокеанского палтуса в Северной Пацифике.
Даже на самой заре добычи палтуса на Аляске американцы никогда не чувствовали себя в полном одиночестве в промысловых районах. Половина парового флота уже тогда принадлежала канадцам, и порты в Британской Колумбии были так же заняты работой по обработке рыбных грузов, как и порты Аляски и штата Вашингтон. Суда обеих стран добывали палтуса в общих районах, и уже в 1900 были получены первые сигналы, свидетельствующие об истощении ресурса: малые объемы улова и небольшой размер единичных экземпляров. Рыбаки тогда не знали многого о Hippoglossus, но было известно точно, что если промысел продолжать в месяцы зимнего нереста, то будущее этой породы будет непредсказуемым. Идея о необходимости природоохранных мер имела плохой «сбыт» по обе стороны канадско-американской границы, но резкий спад в объемах улова после первой мировой войны все же заставил обе страны подписать Палтусовую Конвенцию (Halibut Convention) в 1923 году. Конвенция ввела ежегодный трехмесячный запрет на проведение лова палтуса в зимние месяцы и создала специальную комиссию, в которую вошли по два представителя от каждой страны для менеджмента в вопросах регулирования промысла и охраны палтуса вдоль всего побережья Северной Америки.
С течением времени комиссия была переименована в Международную тихоокеанскую комиссию по палтусу (International Pacific Halibut Commission) и получила более широкие полномочия в отношении регулирования и сохранения запасов этого ценного ресурса в районах от Калифорнии до Берингова моря. Она запретила использование тралов и плоскодонок, а также проведение любых видов промысла в так называемых районах-питомниках. Комиссия также выступила инициатором научно-исследовательской программы, которая стала источником ценной информации о ранних стадиях существования, миграциях, нересте и других подробностях жизни популяции палтуса. Потребовалось несколько десятилетий, прежде чем была отмечена регенерация стада палтуса, достигнутая под пристальным оком Комиссии.
Однако не успели численности популяций палтуса достичь пиковых значений, как на горизонте возникла новая угроза. В начале 1960-х иностранный флот приступил к глубоководному тралению в Беринговом море и в заливе Аляска. Хотя иностранные суда были нацелены в основном на минтай, камбалу и другие донные породы, в прилове они также добывали и сотни тонн палтуса. Никому не известны точные цифры, потому, что траулеры не имели на борту независимых наблюдателей и не отчитывались ни перед кем о своих реальных уловах. Но по приблизительным оценкам случайный прилов палтуса на траулерах в некоторые годы достигал 25.000.000 фунтов (11.250 тонн) — это те объемы, которые Международная тихоокеанская комиссия по палтусу была вынуждена изъять у американских и канадских рыбаков для сохранения популяции палтуса.
Так как траловый флот не занимался специализированным промыслом палтуса, то он не подпадал под юрисдикцию Международной тихоокеанской комиссии по палтусу. В начале 1970-х одновременно с увеличением прилова на иностранном траловом флоте наблюдалось падение объемов вылова у американского ярусоловного флота. Здесь результаты путины достигли рекордно низких показателей за всю историю промысла в Северной Америке. Проблема случайного прилова палтуса была одним из ключевых противоречий, которые подвигнули США и Канаду объявить о создании 200-мильной исключительной экономической зоны в середине 1970-х.
С образованием Совета по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона в 1977 году, который начал активно «дышать в затылок» траловому флоту Японии, Советского Союза и других государств, иностранцам ничего не оставалось, кроме как уменьшить объемы прилова палтуса. В ответ на эти меры популяции палтуса отреагировали активной регенерацией.
Промысловые квоты стремительно поднялись, привлекая новых участников на промысел. Уже в 1978 году Совет приступил к обсуждению возможного сокращения флота на промысле палтуса. В 1983 году план Совета по противодействию притоку новых судов и рыбаков на промысел был аннулирован администрацией Рейгана, которая отклонила все ограничения, которые, кроме всего прочего, не предусматривали никаких возможностей для купли-продажи промысловых привилегий.
Правда, данная приостановка планирования ограниченного доступа на промысел палтуса была лишь временной, потому что увеличение флота происходило быстрее, чем естественная регенерация популяции. С 1977 по 1987 годы, уловы в заливе Аляска возросли более чем в два раза, с 20.000.000 фунтов (9.000 тонн) до 50.000.000 (22500 тонн), но при этом промысловый сезон сократился с 43 суток до трех 24-часовых интервалов. Приток новых участников на промысел прекратился. Сам промысел превратился в «дерби» или гонку в самом буквальном смысле.
Для участия в таком <дерби> рыбаки от Врангеля до Сэнд-Пойнта загружали свои суда продовольствием, топливом и льдом и направлялись в оффшорные промысловые районы, стараясь прибыть в назначенное место за день-два до старта путины. Среди участников можно было видеть суда-ярусоловы, которые также эксплуатировались на промысле трески, угольной рыбы, и, возможно, окуня, а также много краболовов и лососевых сейнеров, которые легко конвертировались для ведения ярусного лова.
Вместе с профессионалами здесь можно было видеть и «воскресных воинов», так здесь называли новичков или любителей рыбалки, которые ловили палтуса с прогулочных катеров или яхт. Вопрос о лимитированном доступе уже витал в воздухе, и поскольку система отбора должна была базироваться на промысловой предыстории (статистике предыдущих зарегистрированных уловов каждого соискателя), многие суда приступали к промыслу только из чистого предположения, что им удастся заработать очки на будущее. В момент кульминации путины флот мог насчитывать до 5.000 плавединиц, от скифов до 150-футовых (50 м) ярусоловов-морозильщиков.
Независимо от размеров, все суда разделяли одну надежду: что вернутся в родной порт с полными трюмами. При наличии только 24 часов для промысла, каждое судно предрекало свою собственную удачу или неудачу, когда начинало выметывать ярусы. Если удача не улыбалась, то ярусы можно было легко вернуть на борт. Если же везло, то, к примеру, 36-футовый (10 м) ярусолов мог выбрать на борт до 25000 фунтов (11,25 тонны). Для нескольких избранных судов урожай мог стать слишком хорошим. Ежегодно несколько миллионов фунтов палтуса были оставлены в воде вместе с ярусами, по причине нехватки времени для их выборки. Их просто приходилось отрезать и отбрасывать. Брошенные снасти спутывались в воде, превращаясь в бесформенную массу нейлона, рыбы и металла.
Во время открытия путины нередки были случаи, когда рыбакам приходилось работать более 30 часов без отдыха и сна. Не один шкипер, таким образом, засыпал за штурвалом и загонял свое судно на камни по окончании палтусовой путины. Даже когда погода была хорошей, всегда можно было ожидать каких-нибудь неприятностей. Сочетание стальных крючков, рыбных ножей, рыбы, достигающей веса от 50 до 100 фунтов (от 22,5 до 45 кг, соответственно), и изможденного экипажа можно было смело назвать рецептом для чрезвычайных ситуаций. Если шторма надвигались без предупреждения, то последствия могли быть трагическими.
Региональные и федеральные правоохранительные службы на быстроходных катерах, вертолетах и самолетах прилагали максимум усилий по обеспечению надзора за проведением путины и соблюдением правил всеми участниками. Они внимательно следили, чтобы никто не приступал к лову раньше времени или не продолжал его после сигнала закрытия путины. Иногда некоторые суда были пойманы с поличным — с опущенными в воду снастями. Учитывая, что районы патрулирования охватывали площадь более 1 миллиона квадратных миль (2.589.988 кв. км), не было сомнений, что могли иметь место случаи разного рода мошенничества.
На берегу рыбозаводы готовились к очередному «дерби», нанимая дополнительных рабочих и оплачивая сверхурочные часы за обработку поступающего в больших количествах сырья. В течение нескольких дней после путины рыбные рынки от Анкориджа до Майами предлагали свежий палтус. Однако основная часть этого продукта поступала в замороженном виде.
Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона рассматривал несколько альтернатив по разрешению дилеммы «дерби», но только единственная из них, а именно система индивидуальных промысловых квот, могла служить выходом из сложившейся ситуации. Равномерное распределение общей квоты между рыбаками, позволило бы им пережидать шторма, рыбачить более аккуратно, всячески исключая отходы, и поставлять свежую продукцию на рынок в течение восьми месяцев в году. Доли квоты могли бы быть ликвидными (или отчуждаемыми), что, возможно, привело бы к сокращению размера флота, но с другой стороны, новые участники имели бы возможность покупать себе доступ на промысел. Самым спорным аспектом предлагаемой системы ИПК было вынесение решения, кому же, собственно, должны принадлежать исходные распределенные доли? Судовладельцам? Шкиперам? Инвесторам? Членам экипажей?
Полемика вокруг ИПК развернулась еще в 1978 году. Эта тема снова появилась на поверхности после того, как идея ограниченного доступа на промысел была полностью развенчана. Рыбаки, переработчики, даже муниципальные советы поселков, расположенных у залива Аляска,— все вступили в дискуссию со своими мнениями. Защитники программы говорили, что капитальный пересмотр системы надолго запоздал, и даже предлагали ввести систему ИПК повсеместно на всех промыслах в Северной Пацифике. Противники утверждали, что такое лекарство даже хуже самой болезни. Они опасались, что маломерный флот Аляски постепенно перейдет во владение к крупным корпорациям, расположенным в Сиэтле, и Аляска потеряет не только свой флот, но вместе с ним и источник жизненной энергии для своих приморских поселков. Они поклялись бороться с новой программой и, если потребуется, передать это дело на рассмотрение в Верховный Суд США, что они и сделали, после того как система ИПК получила окончательное одобрение в январе 1993 года.
В конечном итоге Совет по управлению рыболовством севера тихоокеанского региона выделил доли общей квоты судовладельцам, основываясь на их промысловой предыстории (или статистике зарегистрированных уловов) конца 1980-х. Некоторые промысловики стали миллионерами почти мгновенно, а многие потеряли работу. Многие судовладельцы, которые никогда сами не рыбачили, разбогатели, в то время как нанятые ими шкиперы остались при своих интересах. Члены экипажей и вовсе были оставлены за рамками программы, хотя и им тоже полагалось выкупать свои доли.
Тем не менее огромное большинство получателей ИПК были владельцами-операторами, проживающими на Аляске. Теперь, когда они заполучили гарантированную долю общей промысловой квоты, некоторая романтическая сторона промысла палтуса была утрачена. Взамен они получили более стабильную индустрию. Цены на продукцию поднялись, потому что максимально возможное количество пойманного палтуса реализовывалось на рынках в свежем виде. Уровень финансового риска значительно снизился, так как каждое судно знало, сколько оно сможет выловить в течение определенного года. В непогожие ночи, когда шторма беснуются в заливе Аляска, они могут пережидать пока не рассеется туман, пока они снова не смогут закинуть свои крючки для промысла могучего тихоокеанского палтуса.
КАМЧАТСКИЙ КРАБ И КРАБ СТРИГУНШторм налетает без предупреждения, хотя в большинстве случаев он заявляет о своем пришествии в районах крабового промысла в Беринговом море заранее. Небольшое судно-краболов, 125 футовый (38 м) стальной ветеран, проведший на промысле не один десяток сезонов, болтается как бутылочная пробка на фоне гигантских зеленых волн, которые тяжело обрушиваются на его носовую часть и промывают палубу.
Шкиперу хорошо знакома такая погода, и хотя требуются значительные усилия, чтобы удерживать судно против ветра, он надеется, что сможет с честью выйти из ситуации. Палубные матросы, вооруженные бейсбольными битами, по очереди откалывают лед, который постоянно нарастает на леерах и такелаже, угрожая остойчивости судна. Неумолимая килевая качка неослабно бросает носовую часть то вверх, то вниз, сопровождаясь сокрушительными ударами волн. Но с этим экипажу приходится мириться: ведь вчера каждому удалось заработать по 1.000 долларов до завтрака, и есть надежда, что это повторится и завтра, и по окончании шторма.
Затем происходит неожиданное. Никто так и не узнает почему, но судно начинает развивать крен, или корма начинает неожиданное погружение. Пока шкипер старается справиться с рулем, очередная волна накатывает и полностью «выносит» иллюминатор в рулевой рубке, а следующая заваливает судно на борт. Оно возвращается к нормальному балансу, но слишком медленно. И уже следующая волна снова накрывает его, не дав оправиться от предыдущего удара. Двигатель замолкает. Гаснет палубное освещение. В темноте и неразберихе экипаж поспешно одевает спасательные гидротермокостюмы. Кто-то успевает отдать крепление автоматического спасательного плота, но он застревает в тросах. Экипаж, преодолевая, завывающий ветер и ослепляющую водяную пыль, пытается высвободить плотик, и всем удается запрыгнуть в него в самый последний момент, когда судно — их дом, крепость, тепло и благосостояние — вздымается в последний раз на волнах и уходит в темную пучину.
Коммерческое рыболовство по-прежнему считается самым опасным видом деятельности в Соединенных Штатах, однако ничто не может сравниться по степени риска с зимней крабовой путиной на Аляске, на фоне которой промысел лосося и сельди выглядят позитивно благоприятными. В зените своей активности краболовный флот, промышляющий камчатского краба в водах залива Аляска и в открытом Беринговом море, считался самым опасным местом трудоустройства в Америке, где ежегодно погибали и калечились десятки шкиперов и матросов. В один из мрачных дней 1983 года два краболова бесследно затонули, унося с собой жизни 14 рыбаков. В течение последующего месяца того же года холодные серые глубины Северной Пацифики поглотили уже 20, а к концу года — 30 рыбаков-крабовиков.
Не удивительно, что данный регион также пользовался славой самого прибыльного трудоустройства в стране, а возможно и в мире. Палубные матросы на некоторых судах зарабатывали до 100.000 долларов за несколько недель и часто тратили до нескольких тысяч всего за одну ночь на берегу. Суда стоимостью до 1.000.000 долларов полностью окупались за один промысловый сезон, и поэтому сотни миллионов долларов инвестировались в новые суда, перерабатывающие предприятия и крабовые ловушки, целью и предназначением которых был промысел драгоценного камчатского краба.
Paralithodes camschatica давно считается «сливками» всех ракообразных на Аляске. Он достигает веса 25 фунтов (11,5 кг) при размахе конечностей до 6 футов (1,8 м), хотя средний экземпляр обычно весит 6 фунтов (2,7 кг). Камчатский краб можно найти повсеместно вдоль побережья Аляски, так же как и его меньших по размеру и численности родственников — синего краба (Paralithodes platypus) и равношипового краба (Lithodes aequispina).
Так же как и в случае с донными породами, первыми нацелились на широкомасштабный промысел краба японские суда, которые промышляли в Беринговом море с конца 19 столетия до начала второй мировой войны, а затем возобновили свое присутствие на этом промысле в середине 1950-х. Траулеры добывали краба прямо с морского дна; флот маломерных судов использовал специальные драговые сети — продолговатые, неглубокие сети, похожие на жаберные, со стеклянными поплавками в верхней части и грузилами в нижней, тяжелыми настолько, что сети практически проходили волоком по дну. В них то краб и запутывался своими конечностями и шипами.
Американский флот впервые вышел на промысел краба в заливе Кука, в районе острова Кадьяк и полуострова Аляска в начале 1920-х, а первый американский консервный завод по переработке краба был построен в Селдовии в 1923 году. Однако уловы и объемы консервирования краба оставались весьма ограниченными, пока один из переработчиков с острова Кадьяк «провидец» Лоуэл Уейкфид совершенно случайно не обнаружил новый, более совершенный метод обработки крупного краба — заморозку. Его личные маркетинговые усилия способствовали успешной реализации крабовой продукции по всей стране. Чтобы удовлетворить новый спрос, Уейкфилд построил первый краболов-переработчик — траулер, на котором крабы разделывались, варились и замораживались.
Аппетиты американского крабового флота были несколько «усмирены» после 1959 года, когда правительство штата Аляска запретило использование драговых сетей, а вскоре после — и крабовых тралов. Консервативно настроенный Совет по рыболовству мотивировал такое решение тем, что драговые сети и тралы убивали огромное количество самок и молоди краба. Практическим эффектом этого запрета стало смягчение конкуренции для только оперившегося маломерного флота, использующего на промысле уже крабовые ловушки.
Рыбаки Аляски нашли круглые ловушки, традиционно используемые в южных 48 штатах для промысла тихоокеанского краба, слишком легкими для применения в Северной Пацифике, и с присущей Аляскинской изобретательностью произвели на свет свои собственные. Первые экземпляры были сварены из армейских коек. Со временем ловушки увеличились в габаритах до 8 кв. футов (0,74 кв. м) по площади и 3 футов (0,91 м) по глубине, при этом вес достигал 80 фунтов (36 кг).
Когда в 1960-х возросли спрос и цены на крабовую продукцию, поползли вверх и заработки краболовов. Некоторые молодые матросы зарабатывали до 50.000 долларов в год, в то время как их сверстники в Сан-Франциско модничали, увлекались наркотиками и исключались из учебных заведений. Хотя работа была тяжелой, а сезоны длинными и холодными, слухи о хороших заработках на промысле быстро распространились в рыболовецком сообществе, и вскоре было построено первое стальное судно специально для крабового промысла: 99-футовый (30 м) краболов «Пегги Джо», базирующийся на Кадьяке, был мощнее, мог выдержать более сильное волнение, вести промысел дальше от берега и нести больше крабовых ловушек, чем любое из конкурирующих судов. Однако его преимущества имели короткую жизнь.
Уже к 1971 году судоверфи от залива Паджет до Мексиканского залива работали сверхурочно, чтобы удовлетворить возросший спрос на новые стальные суда-краболовы. За одну только постановку в очередь на постройку 94-футового (28,6 м) судна на судоверфи «Марко» необходимо было заплатить 100.000 долларов. Но те судовладельцы, которые получали новые прочные суда, окупили свои начальные затраты сполна, получив возможность вести круглогодичный промысел камчатского, синего и равношипового краба от острова Кадьяк до острова Святого Матвея.
Прадедушкой всех промысловых районов был все-таки Бристольский залив. В конце 1960-х уловы резко упали в районе острова Кадьяк и полуострова Аляска, а так как судоходные качества нового флота позволяли выдерживать более суровые погодные условия, промысловики стали больше концентрироваться в восточной части Берингова моря. Данный промысел, казалось, не отвечал никаким общепринятым нормам. Несмотря на постепенное увеличение числа промысловых единиц, крабовая квота была непомерно раздута, и уловы среднестатистического краболовного судна увеличились вчетверо в период с 1968 по 1978 годы. Цены также не отставали в росте. Они поднялись от 0,38 до 1,23 доллара всего за 4 года.
Единственным аспектом промысла, который пошел на убыль, стала продолжительность путины, которая сократилась с 3 месяцев до 6 недель. Краболовы зачастую работали по 24, 30, и даже 40 часов без перерыва, когда путина достигала своего апогея, отдыхая только после доставки улова в Датч-Харбор, Акутан или Порт-Моллер. Ожидание перед сдачей сырца береговым переработчикам могло занять несколько суток, поскольку заводы не поспевали за флотом. Некоторые суда даже возвращались на всех парах в Кадьяк, чтобы успеть сдать краба, так как оплата там была лучше, а ожидание гораздо короче, чем в других портах.
При пиковом значении своей численности в 1980 году краболовный флот из 236 единиц «выдал на гора» 130.000.000 фунтов (58500 тонн). Им понадобилось меньше 6 недель, чтобы выбрать все лимиты, хотя в среднем каждое судно добыло камчатского краба на сумму не менее 500000 долларов. Доля простого матроса могла составить тогда около 10000 долларов в неделю, а многие зарабатывали и того больше.
И все же этот промысел умер гораздо быстрее, чем развился. В следующий год все были парализованы, включая и морских биологов, видом пустых крабовых ловушек, которые поднимались рыбаками на поверхность. Сезон закончился с беспрецедентным результатом — 34.000.000 фунтов (15.300 тонн). В 1982 году улов упал до 3000000 фунтов (1.350 тонн). Район был полностью закрыт для промысла в 1983 году, и хотя промысел возобновился в 1984 году, уловы, начиная с того года, редко превышали 15.000.000 фунтов (6750 тонн).
Никто не знает, почему промысел в Бристольском заливе так резко «свернулся», хотя многие считают, что произошло это из-за целого ряда факторов. Теперь оказалось, что стадо краба возросло до рекордно высоких показателей, и последующий спад был просто неизбежен. В данной связи интенсивный промысел, возможно, только ускорил коллапс крабовой популяции. Стадо так и не восстановилось даже до половины своего прежнего размера, и многие указывают на закон Магнусона-Стивенса как возможную причину — ведь его следствием стало ограничение промысла донных пород иностранным флотом, и соответственно увеличение популяций минтая и трески, которые известны как хищники, истребляющие молодь краба.
Другим потенциальным фактором, возможно, было повышение температуры воды в Северной Пацифике в 1977 году. Биологи утверждают, что потепление морской воды привело к рекордному уровню популяции лосося, и выражают опасения, что оно же вызвало обратный эффект у ракообразных.
Хотя порт Кадьяк обрел свою известность как первоклассный порт Аляски в первую очередь благодаря камчатскому крабу, он был также центром процветающего креветочного промысла в 1960-70-х. Но по причинам, доселе неизвестным, стада креветки биологического рода Pandalus, которая добывалась с помощью тралов и ловушек, также претерпели коллапс в районе острова Кадьяк и залива Кука в начале 1980-х и уже никогда не восстановились впоследствии.
Залив Качемак и полуостров Аляска также утратили промысел креветки и камчатского краба примерно в тот же период.
Каким бы ни было бедствие, которое вызвало падение численности популяции,— сверх-интенсивный промысел, болезни, истребление хищниками, ухудшение условий среды обитания,— похоже, оно имело произвольный эффект на популяции двустворчатых моллюсков. Рыбаки острова Кадьяк и юго-востока по-прежнему ловят тихоокеанского краба, но в заливе Кука его коммерческий промысел был закрыт уже в течение более десяти лет. Уловы краба-стригуна-опилио в районе Кадьяка снизились, но затем снова восстановились, а на юго-востоке промысел камчатского краба по-прежнему продолжается в нормальном режиме.
Хотя небольшие промысловые районы вокруг Аляски, продолжают обеспечивать работой некоторое количество судов, вся индустрия в целом потерпела крах, когда наступил коллапс популяции камчатского краба в Бристольском заливе в начале 1980-х. Многие суда были переоборудованы в траулеры и возвращены в Берингово море на промысел минтая и трески. Оставшиеся краболовы сконцентрировались на добыче малочисленных синего и равношипового крабов, а также и на нескольких других породах, которые ранее не принимались во внимание.
Краб-стригун-бэрди (Chionoecetes bairdi) и краб-стригун-опилио (Chionoecetes opilio) с веретенообразными конечностями, известные американским потребителям как «снежный краб», представлены практически во всех специализированных морских ресторанах в США. Обе эти породы промышлялись в период 1970-х, но когда ресурс камчатского краба истощился в 1980-х, необходимость поиска менее дорогостоящей альтернативы сделала «снежный краб» естественным продуктом-заменителем. Цены на него возрастали, популяции были здоровыми, и это способствовало еще одному буму, хотя и не такому стремительному и прибыльному, как в случае с камчатским крабом.
С момента большого срыва в 1980 году крабовый промысел Берингова моря обрел относительную стабильность и размеренность. Хотя теперь зачастую камчатско-крабовый сезон продолжается не более недели, бывают исключения, когда он может продлиться с августа по ноябрь, а промысел краба-стригуна-опилио обеспечивает дополнительную занятость флота в течение нескольких зимних месяцев.
Хотя рыболовство в Северной Пацифике остается одним из самых опасных видов деятельности в Соединенных Штатах, количество затоплений судов резко сократилось в начале 1990-х, а смертность на промысле упала вдвое. Риск все же присутствует, и суда иногда бесследно исчезают, но вероятность того, что шкиперы и их экипажи увидят родной берег гораздо выше, чем в золотые времена прибыльного промысла камчатского краба.Контроль за промыслом стал строже с выделением меньших промысловых лимитов и жестким ограничением объемов прилова других крабовых пород. Крабовый прилов тральщиков также сократился за счет полного закрытия некоторых районов Берингова моря для глубоководного траления, чтоб обеспечить защиту среды обитания крабов. Теперь, однако, защиту получает не только краб. Конгресс США в 1988 году принял закон о безопасности судов промышленного рыболовства и впервые принял участие в управлении рыбной промышленностью. Теперь, рыболовные суда должны были иметь минимально необходимое количество спасательных средств, включая спасательные плотики, подлежащие ежегодному осмотру и тестированию, средства оповещения на случаи чрезвычайных ситуаций, осветительные ракеты и стробоскопические источники. Теперь ежемесячно проводятся обязательные испытания систем безопасности, а каждое судно должно иметь на борту хотя бы одного члена экипажа, специально подготовленного для оказания первой медицинской помощи.
ПРОМЫСЕЛ КРАБА МАЛОМЕРНЫМ ФЛОТОМПромысел камчатского краба в Беринговом море — это, пожалуй, самый известный из крабовых промыслов на Аляске. Хотя имеется еще два менее претенциозных наименования ракообразных, которые обеспечивают стабильными заработками владельцев маломерных судов на всем протяжении побережья штата.
Среди крабов, продаваемых практически на любых причалах Аляски, вам неизменно повстречается тихоокеанский краб или «данджинесс» (Dungeness), как его называют здесь местные рыбаки по имени маленького приморского городка штата Вашингтон, где крабовый промысел начался более 100 лет назад. Cancer magister вылавливается вдоль всего тихоокеанского побережья, и в отдельные годы его уловы в штатах Калифорния, Орегон и Вашингтон во много превосходят уловы на Аляске. В пиковые сезоны штат Аляска производит до 10000000 фунтов (4500 тонн) этого краба в год, в основном в районах острова Кадьяк и юго-восточного побережья.
Тихоокеанский краб является деликатесом в сравнении с камчатским крабом. У него короткие конечности, а панцирь должен достигать в диаметре не менее 6 дюймов (15,24 см), прежде чем он будет разрешен для промысла, при этом вес достигает не многим более фунта (0,5 кг). Этот краб, в отличие от камчатского, обитает на отмелях. И поэтому его можно промышлять мелкими круглыми ловушками с маломерных судов. Основная часть промысла приходится на летний период. В то время как камчатский краб и краб-стригун в основной массе экспортируются на крупные, более выгодные рынки, тихоокеанский краб нередко продается рыбаками прямо с судов в приморских городках Аляски.
Другая порода краба, представляющая интерес для малого краболовного флота,— это самый крупный из двух видов краба-стригуна — Chionocetes bairdi. Хотя основной объем краба-стригуна-бэрди вылавливается в Беринговом море, другая его часть каждую зиму становится объектом промысла малых флотов с острова Кадьяк, полуострова Аляска, побережья залива Кука и залива Принца Уильяма. К сожалению, многие из популяций краба-стригуна-бэрди значительно сократились по численности с середины 1980-х.
Краб-стригун обрел популярность среди рыбаков только после того, как стада камчатского краба начали сокращаться в 1960-х и 1970-х, причем пик этой популярности пришелся на конец 1970-х. Тогда наступил промысловый спад по неизвестным причинам, вероятнее всего, вследствие целой комбинации факторов: потепления температуры воды, повышения активности хищников, а также давления со стороны промышленного рыболовства.
Промысел краба-стригуна продолжается весьма сниженными темпами в Кадьяке, и уже полностью закрыт в заливе Кука и заливе Принца Уильяма до полного восстановления крабового стада.
МАРИКУЛЬТУРА — ИСКУССТВЕННОЕ РАЗВЕДЕНИЕ ДВУСТВОРЧАТЫХ МОЛЮСКОВНесмотря на облачное северное небо и прохладный ветер Аляскинские аква-фермеры, проливая пот, корпят над своим будущим урожаем и усиленно борются с морскими «сорняками». Как и у любых фермеров, которых огромное множество в мире, у них нет недостатка в работе. Их рабочие дни заполнены до отказа различными заботами, начиная от починки оборудования после очередных штормов и рассадки «молоди» до заполнения различных отчетов и маркетинговых планов.
Их специализация — не выращивание картофеля (широко применяется в окрестностях Палмера) или моркови (основные морковные плантации Аляски находятся на полуострове Кенай), а искусственное разведение морепродуктов на многочисленных морских фермах (например, расположенных в Качемак-Бей), которые составляют молодую и быстро развивающуюся индустрию искусственного разведения двустворчатых моллюсков на Аляске. Около 50 таких хозяйств специализируются на разведении устриц, голубых мидий и венусов (littleneck clam) в заливах Кука и Принца Уильяма, на юго-востоке Аляски и на острове Кадьяк.
Они, все как один, заявляют, что это трудный бизнес, правила и нормы которого весьма обременительны, хотя в конечном итоге он окупается сполна. Потребители без ума от моллюсков, выращенных в холодных и чистых водах Аляски, и рынки в Анкоридже испытывают ненасытный голод в данной продукции. Однако местная индустрия берет более дальний прицел — на все крупные рынки США и Японии. Она уже определила для себя деловую нишу, которая тем более расширится, чем больше ухудшится качество воды в мире. Здесь существует мнение, что нетронутые воды Аляски представляют собой как цель, так и средство.
Устрицы здесь в фокусе всеобщего внимания с 1910 года, когда первые аква-фермеры Аляски «засеяли» местные пляжи тихоокеанской устрицей (Crassostea gigas), продуктивность которой достигает нескольких бушелей в год от одной устрицы на протяжении 50 лет. Несмотря на популярность морских ферм в заливе Паджет, Мексиканском заливе и в других приморских регионах в последующие годы, жесткая ограничительная политика в штате Аляска по всем вопросам, включая аренду затопляемых приливных низин и импорт молоди устрицы, оттолкнула многих, кроме самых настойчивых пионеров новой индустрии.
Так называемая «синяя революция» искусственного разведения морепродуктов пришла на Аляску в 1988 году, после того, как региональные законодатели упростили разрешительный процесс. Несмотря на продолжающееся легальное неприятие лососевого фермерства, фермы по разведению двустворчатых моллюсков получили «зеленую улицу» и в мгновение ока их число выросло из небольшой горстки первопроходцев до более 70 преуспевающих хозяйств. Однако многие потенциальные фермеры все же отказались от своих разрешений, открыв для себя, что морское фермерство — это трудоемкий и «грязный» вид хозяйствования, требующий больших усилий и инвестиций, долгих лет выжидания и затем еще больших усилий. Но те, которые остались и закрепились, уже начинают пожинать плоды. В 1996 году на приблизительно 45-ти хозяйствах было зарегистрировано продаж и товарно-материальных запасов, находящихся «еще в воде», на сумму 5.000.000 долларов.
Аляскинская индустрия искусственного разведения моллюсков вряд ли когда-нибудь достигнет масштабов производительности других штатов, в основном из-за ограничений аренды земельных участков на побережье штата. Однако фермеры ждут того дня, когда свежие, искусственно взращенные моллюски из Аляски будут круглый год присутствовать в меню самых лучших белоскатерчатых ресторанов мира.Несмотря на то, что высокое качество устриц во многом зависит от чистоты воды на Аляске, ее температурные условия не позволяют этим двустворчатым моллюскам размножаться необходимыми темпами. Это вынуждает фермеров завозить молодь из южных 49 штатов. Для достижения своей версии вертикальной интеграции фермеры Аляски успешно лоббировали вопрос организации нового инкубатория в Сьюарде. Ожидается, что это новое сооружение будет поставлять достаточное количество молоди устрицы для основного большинства ферм в пределах штата, при значительном снижении себестоимости и при улучшенном качестве в сравнении с прошлыми годами. В связи с организацией инкубатория в Качемак-Бей, где молодь увеличивается в размере в четыре раза, улучшенный семенной фонд должен послужить повышению урожайности морских ферм и существенному сокращению сроков выращивания моллюсков.
|
