Он родился почти с новым веком: восьмого сентября тысяча девятьсот первого года. В семье казака. И после смерти отца сам стал, как это было положено, казаком Камчатской команды. Казаком потомственным, чей род пустил корень в этой дальней земле лет, может, двести назад, возможно даже с тех пор, как привел сотник Тимофей Кобелев первый отряд поселенцев на Камчатку, которые, отстроив здесь крепости-остроги, осели в здешней земле, собирая ясак в казну государеву и собственную с непокорных ительменских родов.

А через двести лет инородцы-камчадалы сами ясак платили исправно и вовремя, без роптаний несли повинности, и властительными чиновниками жестоко эксплуатировалось теперь небольшое число оставшихся на полуострове казаков, рожденных от ительменских мамок: и с почтой они маялись, сопровождая на батах или собачьих нартах ее из Петропавловска в казачьи села — Усть-Камчатск, Тигиль, Ново-Маринский пост (Анадырь), Якутск и обратно — за тысячи верст. Охраняя ясак, выезжали за море-океан, в порту несли охрану казенных складов, на мысе Лопатка — бобровых лежбищ, а то и просто в денщиках прислуживали у начальства окружного или губернаторского, всюду терпеливо снося муштровку, зуботычины и холодный карцер. И все — за «шинелку» с погонами, паек и штаны с лампасами.

И несли свою службу каторжную, не подозревая даже о золотых денечках патриархов их старинных казачьих родов, и вставали на смену отцам, верные присяге своей и долгу перед царем-батюшкой...

Но вот свергли царя-батюшку, и шестнадцатилетний Сергей Селиванов попал в водоворот таких событий, о которых сегодня трудно говорить объективно. Поэтому мы продолжаем этот и последующий свой рассказ о гражданской войне и Советской Камчатке на основе того, что говорили о себе в восьмидесятых годах, когда и были написаны эти очерки, сами герои: в газетных ли статьях, при встрече с автором, или говорили и оценивали моих героев и их поступки самые близкие для них люди. А история потом разберется: кто был или не был прав...

Восемнадцатый год... Камчаткой управляет колчаковский ставленник Червлянский. Коммунисты в глубоком подполье. Их здесь не так уж и много — ведь главные события гражданской войны решаются сейчас на материке.

Белякам здесь бояться особо-то и некого. Червлянский и иже с ним спокойны. Камчадальское население за эти два века приручено, по их мнению, к такому покорству, что вряд-ли в чью инородческую голову придет мыслишка о свергнутых большевистских Советах. А придет — хватит здесь штыков, чтоб ее, каналью, оттуда ковырнуть. А еще где зашевелится — своими же руками и продырявят камчадалы эту голову: для того и создается в Петропавловске Камчатская военная команда из инородцев. Скорее же всего никого дела этой команде на Камчатке не найдется — так что отправим-ка этих камчадалов помогать адмиралу Колчаку в Сибири. Здесь же и милиции своей хватит: вооружены до зубов, военное дело и солдаты, и казаки знают, а то, что числом их не так много, так ведь и людишек в Петропавловске — раз-два и обчелся. Глубинка камчадальская не в счет — она за горами, за долами, за болотами, в тайге дремучей и тундре... Люди там тоже дремучие: нет им никакого дела до той революции в России, до Ленина и Колчака... Власть для них — кто дерет больше (другой не знают), так что здесь, на Камчатке, можно переждать всю эту революцию и войну гражданскую, как у бога за пазухой....

...Коммунистов в Петропавловске было только двое: Маловечкин и Воловников. И еще один кандидат — Фролов. А задача ставилась серьезная: нужно было сорвать формирование военной команды и завоевать доверие петропавловских милиционеров. Цель везде преследовалась одна — свержение колчаковской власти и установление Советской. А без вооруженных отрядов сделать это было попросту невозможно. Так что другого пути у них не было. И действовать нужно было без проигрыша....

А как? — рассуждали они, собравшись на конспиративной квартире. На кого опереться? И есть ли она, эта опора, здесь?

Камчадал? Оторванный от всего происходящего в стране? Не понимающий, а то и просто не подозревающий, что и где происходит?

Казак? Человек той социальной касты, что вымуштрован веками верноподданической службы на благо его императорского величества, будь то Дон или Забайкалье, Кубань или эта самая Камчатка?...

Иль, может, на сынков купцов Машихиных, Подпругиных или Ворошиловых понадеяться? Так они своих сыновей сами, добровольно позаписывали в эту самую команду.

И все-таки, — соглашались между собой подпольщики, — опора должна быть. Ведь кто такой камчадал? Обездоленный, обворованный, замордованный инородец. По рукам и ногам связанный своим вечным долгом — ясаком. Зависящий от промысла рыбы или зверя, как та же чавыча от воды, и нет силы такой, чтобы оторвать его от реки или тайги. Разве лишь смерть. Может ли он стать по эту сторону баррикады? Если очень поверит в то будущее, в которое верим мы, коммунисты.

А казак? Это ведь тот же камчадал, но с дополнительной повинностью: то ли воинской, то ли полицейской, сразу и не поймешь. Недаром же он сам себя каторжником называет — значит и его эта власть допекла. И он подневольный. Так что, если поверит нам, коммунистам, будет с нами.

Кроме них там, в команде милиции, есть еще и русские: демобилизованные солдаты, бывшие сезонники с рыбных промыслов, то есть своя, пролетарская косточка, которые не по доброй воле пошли на службу...

А что касается сынков купеческих и папаш ихних — поговорим с ними позже. Придет время. А теперь давайте-ка распределим силы. Мы с Маловечкиным займемся военной командой. А ты, Фролов, давай записывайся в милицию. С завтрашнего дня — 1 августа. Иди, Фролов, действуй...

А во вторую годовщину февральской революции на общем собрании граждан Петропавловска по поручению подпольного комитета решено было дать слово Маловечкину. Чтобы привлечь на свою сторону население, коммунисты решают действовать открыто и идут на смертельный риск: Маловечкин гневно обличает на собрании зверства палачей-колчаковцев в Сибири и Приморье, говорит о самых насущих проблемах Камчатки — о снабжении ее продовольствием и о кооперации. После его выступления равнодушных не было.

Взбешенный начальник милиции Закржевский подскочил к своим милиционерам.

— Арестовать! — махнул он рукой в сторону окруженного говорливой толпой Маловечкина.

— За что? Он сказал правду, — глядя прямо в глаза колчаковца, спросил старший милиционер Фролов.

Закржевский резко повернулся к стоящим рядом милиционерам Косыгину, Варнавину и Сергею Селиванову.

— Он говорил правду. Его не за что арестовывать...

Закржевский побежал в казарму. Но и оттуда он выскочил один.

...В ночь с 9 на 10 января 1920 года мела пурга. Ветер сбивал с ног. Сухая снежная крупа царапала лица, обжигала холодом руки, сжимающие винчестер или винтовку.

Город точно вымер в эту ночь — даже собаки молчали, хотя — Сергей это знал точно — по всем трем улицам Петропавловска — Большой, Таможенной и Третьей двигались вооруженные отряды.

К утру все колчаковцы были арестованы. В двенадцать часов дня состоялось общее собрание. Пришла, как и в 1917-м, новая власть...

Осень двадцать первого... Из Читы поступило сообщение о военной экспедиции белых на Камчатку. На военных транспортах двигался отряд генерала Полякова и уполномоченного правительства — камчатского рыбопромышленника Бирича.

Облнарревком принял решение о создании партизанского отряда, командиром которого был назначен начальник петропавловской милиции Н. П. Фролов. С ним готовились уйти в сопки и все его сотрудники.

В конце октября в Авачинскую бухту вошли японские суда: крейсер «Ивами», миноносец и транспорт с военным десантом, а еще через несколько дней — русские военные пароходы — «Свирь», «Кишинев», «Батарея».

Партизаны отошли за город, где у них были заранее подготовлены базы. Отряд был небольшой — двадцать один человек — и противостоять белому гарнизону, конечно, не мог. Поэтому было принято решение об отходе в с.Колыгирь, за сто километров от города, чтоб поднять на борьбу с белогвардейцами охотников и рыбаков всех окрестных сел — Жупаново, Налычево, Шемлячика... После того, как отряд вырос, партизаны снова подошли к городу и перекрыли дорогу в центр Камчатки на с.Завойко, намертво блокировав белых в городе. Холода стояли жестокие, но посты на дорогах не снимались круглые сутки. А скоро был дан и первый бой...

Командир разведки В. М. Чекмарев сообщил в штаб, что из Петропавловска вышла группа белогвардейцев, человек тридцать. Главный у них — подполковник Лукомский. Цель: пробиться на западное побережье Камчатки.

Тревога. Краткий приказ. И вот уже партизанская засада на дорожном перевале зарылась в снег — белые камлейки хорошо скрадывали бойцов.

Показались нарты. Следом, на лыжах, двигался отряд. Солдаты не ожидали никакого нападения — видимо, думали, что слухи о партизанском отряде — обыкновенная выдумка. Но дружный залп из винчестеров убедил их в обратном, смешал ряды. Кто-то, правда, попытался было отстреливаться,но камчадалы-снайперы быстро находили в снегу серую мишень. Белые спешно повернули назад. Сам Лукомский соскочил с нарт и бросился в лес. Но его уже держал на прицеле партизан Тимофей Трухин.

А на другой день против партизан выступил с отрядом в 80 человек сам генерал Поляков. Он хотел одним ударом уничтожить малочисленный партизанский отряд. Бой длился больше часа. И он тоже оказался проигрышным для белых, несмотря на изрядный перевес в силе. Потеряв убитыми шесть человек, белые вынуждены были отойти в город. Блокаду прорвать им не удалось.

Весна двадцать второго... Сергей Селиванов служил в партизанской разведке. Лучшие лыжники отряда собрались здесь. И недаром прозвали их красными орлами, и группу — летучей: словно на крыльях перемахивали сопки, чтоб за Мишенной у Сероглазки в дупле ветвистого тополя или березы найти сообщение жены своего командира, которое тайно приносила сюда шестнадцатилетняя связная Вера Панова. Или через Петровскую и Красную сопки по берегу Богородского озера выходили к колонии прокаженных в Раковой бухте, где встречались с другим связным — фельдшером Беляевым.

Но чаще всего Сергей пробирался тайком в город, домой. Отчим, Константин Александрович Штрандман, тоже был партизанским связным.

...На этот раз Сережа пришел пораньше — по сопкам только-только разливались сиреневые сумерки.

Бил тело сухой колючий кашель. Горло драло внутри, точно кто его веткой шиповника прочистил. Жар опалял лицо, сушил губы...

В отряде разрешили остаться дома до утра. Немного отогреться, но с рассветом, получив разведданные, обязательно уйти.

Ночью разбудили громкие удары в дверь. Били чем-то тяжелым. Скорее всего — прикладом.

Только успел скользнуть в подпол, как тяжелая крышка захлопнулась. На колени упало что-то мягкое и обступила темень... А наверху раздавались чьи-то голоса. Спрашивали о нем. Видимо кто-то заметил и сообщил. Или просто проверка — на всякий случай, дом-то на подозрении.

А кашель подступал все ближе и ближе. И уже не было сил сдерживаться, когда рука снова коснулась мягкого, что бросила ему сюда в последний момент мать: подушка! И Сергей ткнулся в нее лицом, содрогаясь всем телом в кашле... Белые ничего не услышали. Обессиленный, прямо на картошке и уснул. Его укутали потеплее, а будить не стали — все не под кустом в лесу, не в обледенелой землянке.

Утром, с донесением Штрандмана, минуя посты белых, прошмыгнул за город. Идти было тяжело: лыжи шаркали по оплывшему заледенелому снегу, как по наждаку. Сергей снял их и пошел пешком. Был уже крепкий наст, и он даже не проваливался. Значит, весна скоро, — радостно отметил он про себя. — Настоящая весна — с ручьями, теплом, солнцем. Сергей огляделся. Ого! Почки вон уже как понабухли — клейкие, тугие, нажми — сок брызнет. Да, скоро уже земля откроется, обдаст парным теплом. А там, глядишь, и белым конец. Недаром дядя Костя говорит — лютуют они в городе. И лиса в капкане скалится. А потом лапу отгрызет и — в тайгу. Нет, этих зажали крепко. Только за японскими пушками на крейсерах и спасаются. Но в Камчатку не прорвутся. Разве только на пароходах уйдут. Ну и пускай дают деру...

А денек разгорается славный: солнышко хворь как рукой снимет. И приятно сознавать, что ты сдюжил, сдержал свое слово, клятву свою, данную еще в двадцать первом, когда коммунисты отряда приняли тебя вместе с Василием Зориным в комсомол...

Он навсегда останется в памяти, тот день, та клятва: «Клянусь, что жизнь свою посвящу борьбе за освобождение и счастье трудового народа... не испугаюсь трудностей... выдержу все испытания... и если потребуется, отдам свою жизнь для строительства новой жизни на земле...»

Нет, никто не скажет, что подвел Серега, не сдержал своего слова, сдрейфил. Он готов продолжать борьбу. А вот беляки зашевелились: дядя Костя говорит, что скоро прибудет в Петропавловск какой-то батальон смерти... Да, нужно будет сразу целый батальон покойниками делать, чтобы это их название оправдать... Так что надо спешить в отряд, время не ждет, еще не время на солнышке греться... Но придет оно, наше время!...

Лето 1922 года... Начальник штаба партизанских отрядов (возле Петропавловска дислоцировалось уже четыре партизанских отряда) Фролов прочел экстренное сообщение связного из города. Нахмурился. Приказал собрать разведчиков.

— Вот что, ребята. Нынешний комендант города, капитан Поярков, приказал никого не выпускать из города. А кто попытается пройти в город или уйти — арестовывать и пытать, как партизанских связных. Короче, прекратив торговлю, он хочет оставить население уезда без продуктов и настроить народ против партизан: дескать, это они перекрыли дорогу. А в результате попытаются использовать это недовольство для массированного удара по нам — там, глядишь, и завойкинцы в спину ударят — кулачье. Пора, орлы, кончать с этим выродком — достаточно уже он нашей кровушки попил. Есть план. Мне сообщили, что в последнее время комендант постоянно ночует в одном из домишек на Третьей улице. Что если мы зайдем к нему в гости с Петровской сопки и попотчуем горячим ужином? А? Ну, тогда готовьтесь в ночь. Погодка сегодня в самый раз...

...Смеркалось быстро. Когда поднялись на вершину Петровской сопки, лишь Авачинская бухта чуть светилась внизу, да кое-где в подслеповатых окнах городских домишек бился изнутри дрожащий огонек жирников или свечей, а все остальное поглотила тьма — густая, как растопленный вар для просмолки шлюпок.

Спускались осторожно, друг за другом. Фролов, Метальников, Трухин, Пересвет-Солтан, Старцев, Селиванов.

— Т-с-с... Ложись. Кажись, пришли.

Две тени метнулись к ограде и растаяли в темноте. Дождь скрадывал шаги. И только врожденное чутье подсказывало, где сейчас Метальников и Трухин.

Вот они пересекли двор. Пробрались к окну.

— Пошли, — толкнул Сергея в бок сосед, — нас зовут...

Трухин уже пристроил у окна небольшой бочонок, влез на него, прижался щекой к прикладу винчестера. Полыхнул из ствола огонь. Грохнул выстрел. И зазвенели осколки стекла, разбрызгивая свет...

С открытием навигации 1922 года в Петропавловск из Владивостока прибыл батальон смерти. Командир батальона Ильин был назначен новым комендантом Петропавловска и сразу же приступил к разработке плана уничтожения партизанских отрядов, дислоцирующихся в районе сел Халатырка, Паратунка и Авача.

Вечером 31 июля паратунским партизанам из отряда Г. Елизова сообщили, что пароход «Свирь» подошел к берегу и высадил десант в бухте Тарья — не менее тридцати человек. К ночи они могут быть уже в Паратунке. Жители спешно покинули село. Остались лишь несколько парней, которым доверили в паре с партизанами занять посты, и семь партизан — остальные в это время были в разъездах...

Никто не спал в эту ночь. Под рукой было оружие. А время тянулось медленно, как унылый вязкий дождь на дворе. Конечно, можно было отступить — силы были слишком не равны. Но важнее отстоять село — ведь людям нужно будет куда-то возвращаться. И они верят в партизан. А потому необходимо принять бой.

И об этом бое Сергей Афанасьевич Селиванов будет вспоминать потом:

«Была глубокая ночь. Хотелось спать. Командир уже было принял решение — снять часового с наблюдательного пункта у церкви, как вдруг раздался неистовый лай собак. Дверь избушки открылась и мы услышали крик часового:

— Нас окружают белые!

Мы немедленно бросились на улицу и услышали властный голос своего командира: «Товарищи! К бою приготовьтесь». Одновременно незнакомый голос где-то подал команду в темноте «пли!». И ночную тьму прорезали огненные языки из нескольких десятков винчестеров. Не успев даже выстрелить, упал смертельно раненый командир, наш товарищ Елизов. Укрываясь за линией огня, мы яростно сопротивлялись. Расстояние между нами — горсткой партизан и во много раз превосходящим нас белым отрядом — составляло не более 10-15 метров. Отстреливаясь, мы вынуждены были шаг за шагом отступать, унося на руках раненого командира. В это время пошел проливной дождь. За нами еще слышался треск винчестеров, но белые, видимо, не ожидавшие такого яростного отпора, побоялись преследовать нас в темноте. Постреляв еще немного, белобандиты оставили село. И когда на другой день в него прибыл весь наш партизанский отряд, от белых не осталось и следа».

Елизова похоронили здесь же, на месте его последнего боя.

В августе Ильин разработал план нападения на главный партизанский отряд, штаб которого размещался около села Авача.

«Мы начали готовиться к бою, — вспоминал Н. П. Фролов, — все мелкие партизанские отряды собрали вместе, усилили разведку, а в ночь на 15 августа, когда из города должны были выйти белогвардейцы, мы заняли самые важные укрытия на подступах к Аваче, а один отряд послали контролировать дорогу на Завойко.

Рано утром показались белогвардейцы. Впереди шла разведка. Мы ее пропустили, а как только основная часть белогвардейцев вышла на открытое место, дали залп. Белые бросились с дороги по направлению к Авачинской бухте и стали отстреливаться. Крутой берег на время скрыл их. Но партизаны обошли берег и с двух сторон снова открыли огонь. Белогвардейцам пришлось спуститься по крутому берегу к Авачинской бухте и по берегу уйти в город. Так бесславно закончилась авантюра, на которую возлагали столько надежды Поляков и Бирич. В этом бою мы не потеряли ни одного человека... героически сражались все партизаны, и особенно отличились Метальников, Глухарев, Мандебуро, Старцев, Пересвет-Солтан, Чекмарев, Ивашкин, Селиванов и другие...»

Осень 1922 года завершилась. Подходила к концу и гражданская война на Дальнем Востоке.

10 ноября партизанские отряды вошли в Петропавловск. В городе установлена Советская власть. Милиционеры-фроловцы вернулись к прежней службе, не менее сложной и опасной, чем в партизанском отряде. Они были и чекистами, и таможенниками, и сторожами, и следователями. На службе, во время обыска у оружейника Киселева, встретился Сергей со своей Наташей.

В городе с 1923 года действовала инициативная группа — Виктор Соловьев, Алексей Шишкин, Борис Григорьев, — подготавливая первый отряд камчатской молодежи для вступления в комсомол и создания комсомольской организации Камчатки.

Собрание состоялось 8 июля 1923 года.

В областной газете «Полярная Звезда» 22 июля этого же года был опубликован список тех, кто получил билеты с первыми камчатскими номерами — восемнадцать действительных членов РКСМ, девять кандидатов с трехмесячным стажем и четыре кандидата с шестимесячным стажем.

Но были уже и свои ветераны комсомола — секретарь горрайкома Виктор Соловьев, красные партизаны Василий Зорин и Сергей Селиванов, оперативные работники органов ГПУ Александр Домман, Алексей Чмыхалов, Леонид Суворов, Петр Могутин, Николай Одляницкий...

После отъезда с Камчатки Соловьева секретарем горрайкома избран Сергей Селиванов. В тот же год он подал заявление о вступлении в партию и стал коммунистом ленинского призыва...

Он был в самой гуще событий и дел. Его ставили на самые ответственные участки, и он брался за новое дело уверенно, напористо, азартно. И никто не знал, что он уже болен, неизлечимо по тем временам...

Член губбюро РКСМ, коммунист Селиванов в 1925 году направлен в Усть-Камчатск, где начинается строительство первенца советской рыбной промышленности на Камчатке — рыбоконсервного завода на восемь линий.

В 1928 году начинается подготовка к коллективизации. Сергея избирают секретарем сельсовета в Елизово. И здесь, в Хуторе, демобилизованные камчатские пограничники создают первый на полуострове колхоз.

В 1932 году Сергея Афанасьевича командируют в таежное село Ключи. Теперь он плановик-экономист на Ключевском деревообрабатывающем комбинате — первом лесоперерабатывающем предприятии Камчатки, пущенном в этом самом, 1932-м году...

Все было новым по тем годам. А у него было церковно-приходское образование и несколько классов духовного училища, из которого он был изгнан за непослушание... Основу новых знаний положила учеба на рабфаке во Владивостоке. Это было в 25-м. Потом уже и знания, и силы брались из бессонных ночей и постоянной сжигающей его работы.

В 1941 году пошел на фронт. Не допускал мысли, что имеет право на бронь, что может быть негодным по состоянию своего здоровья. И добился своего — ушел добровольцем... А через девять месяцев привезли его обратно. И жена Наташа, Наталья Трофимовна, не узнала мужа своего, Сережу, в этом старике с седой, по пояс, бородой.

А он невыносимо страдал. И страдал не столько от боли, сколько от собственной беспомощности. И сжигал себя уже этим. Сжигал дотла...

И дети пошли в него.

Шестнадцатилетний Интерн в войну устроился на пароход юнгой. Потом выучился на моториста. Работал в морском торговом порту. По комсомольской путевке после окончания войны Интерн Сергеевич был направлен на Южный Сахалин, освобожденный от японцев. И тут раскрылся отцовский характер: простудился в море во время работы и умер совсем молодым.

Затем в самостоятельную жизнь вступил Анатолий. Его приняли учеником радиста. Тоже в шестнадцать лет. Азбуку Морзе он освоил в первую же ночь. В первую свою бессонную ночь. Такой уж тоже был характер. Отцовский. Литой.

Уже опытным специалистом, мастером послали его на соревнования в Москву. И Селиванов был в первой десятке лучших радистов страны, представляя далекую Камчатку.

Он увлек своим делом и младшего брата, Сашу, теперь уже Александра Сергеевича. Выучил его радиотелеграфному делу. И Саша получил трудовую книжку одновременно с паспортом. По-селивановски, они не боялись никакой работы, выполняя ее честно, как это сделал бы отец. Как делал он это всю свою жизнь.