Вместе с ростом признаков истощения биоресурсов в Мировом океане стали нарастать и случаи конфликтов между странами за обладание биоресурсами прибрежных морей. За период с первых послевоенных лет до 1980 г. были зафиксированы 1180 конфликтов между государствами на почве рыболовства (Войтоловский, 1988). В их основе лежали попытки некоторых прибрежных государств ограничить или полностью прекратить доступ иностранных судов к добыче биоресурсов вблизи своих берегов. Принцип беспрепятственного доступа к биоресурсам в открытых морях перестал соответствовать новым реалиям, обусловленным ростом ресурсных ограничений. Все большее число прибрежных стран в одностороннем порядке стали расширять свои притязания на право контроля добычи рыбы у своих берегов и выступали с требованиями о пересмотре действующих международных норм по рыболовству.

К началу работы III Конференции ООН по морскому праву (1982 г.), закрепившей передачу 200-мильных исключительных экономических зон (ИЭЗ) под национальную юрисдикцию, ряд государств в той или иной форме уже распространил свой суверенитет над использованием биоресурсов прибрежных районов в самых различных пределах: 200 миль - Чили (1947), Перу (1947), Гондурас (1951), Никарагуа (1965), Эквадор (1966), Аргентина (1966), Панама (1967) и др.; 130-150 миль - Гана (1963), Гвинея (1964 и 1969), Габон (1973), Мадагаскар (1973); 100- 150 миль - Гамбия (1972), Оман (1972), Танзания (1973), Ирак (1973), Марокко (1973); 50-15 миль - Нигерия (1971), Конго (1971), Гаити (1972), Мавритания (1972); 12 миль - 56 других государств. В апреле 1976 г. США в одностороннем порядке приняли закон об охране и управлении рыболовством, распространив его действие на 200-мильные пространства. Одной из целей этой акции было усиление американских позиций на предстоящем мировом форуме (Мировой океан…, 1986). Так что решения III Конференции ООН стали лишь юридической формой констатации уже состоявшегося ограничения свободного доступа иностранных судов к биоресурсам в ИЭЗ.

Под патронаж прибрежных государств перешли зоны промысла, где добывалось 95% мирового улова. И хотя основные мотивации для решений ООН носили природоохранный характер (повышение уровня контроля использования ресурсов со стороны прибрежных государств), не менее важными были геополитические доводы - вытеснить из Мирового океана советский флот, который к началу 1970-х присутствовал практически во всех прибрежных морях и по объемам добычи был лидером мирового рыболовства.

С юридической точки зрения решения ООН по морскому праву не привели к передаче прибрежным государствам прав собственности на биоресурсы Мирового океана. Речь шла о суверенизации прав на ресурсы 200-мильных морских зон и исключительных правах в отношении их эксплуатации. Вместе с тем тот объем полномочий, который вытекает из конвенционных формул "суверенные" и "исключительные" права, оказался достаточным для того, чтобы привести к глубочайшим экономическим последствиям, связанным с изменением международных отношений по поводу освоения морских биоресурсов. То есть по существу прибрежные страны получили возможность в своих интересах использовать право владения, пользования и распоряжения биоресурсами экономзон.

Важнейшим элементом процесса ограничения доступа иностранных судов к эксплуатации биоресурсов в 200-мильных зонах стали политические, правовые и экономические правила, устанавливаемые самими прибрежными государствами. Они формируются из множества требований, которые выдвигаются достаточно произвольно и постоянно расширяются, затрудняя добычу биоресурсов для иностранных судов.

Таким образом, решения ООН по морскому праву создали новые международные условия морской хозяйственной деятельности и повлияли на характер развития промышленного рыболовства в Мировом океане. По новому правовому режиму стала возможной обязательная компенсация (в денежной форме, в виде передачи оборудования, технологий или строительства предприятий береговой инфраструктуры, в предоставлении флота в аренду, передаче части улова и т. д.) прибрежному государству за предоставление права пользования биоресурсами в его экономзоне (Войтоловский, 1988).

Вместе с тем до сих пор не сложилась унифицированная практика долговременного закрепления промысловых участков в исключительных экономических зонах. Прибрежные страны постоянно меняют систему и размеры платежей и ставки налогообложения, объемы переводимых прибылей и вывоза капитала или продукции, квоты вылова и т. д. Все это оказывает негативное влияние на деятельность смешанных компаний, в первую очередь - на инвестиционный климат.

Войны за морские биоресурсы не прекратились и после перехода 200-мильных зон под национальную юрисдикцию. Более того, произошли так называемые "тресковые" войны (Исландия - Великобритания, Канада - ЕС), в которых ситуация обострялась вплоть до разрыва дипломатических отношений. В практике мирового рыболовства все чаще отмечаются случаи браконьерства в чужих водах, что тоже ведет к обострению отношений между странами.

И поскольку судов в морях становится все больше, а ресурсов все меньше, наряду с конфликтами между государствами, обостряются конфликты и в национальных границах, в частности, между: различными видами добычи (к примеру, рекреационное и коммерческое рыболовство); видами коммерческого рыболовства (промысел супремощными судами и малое рыболовство); типами судов; собственными и иностранными рыбаками в ИЭЗ; рыбаками, переработчиками сырья и другими представителями рыбохозяйственной инфраструктуры; рыболовством и видами хозяйственной деятельности, не имеющими отношения к рыбным промыслам, и т. д. (Корзун, 2004; Charles, 2001). Уже сегодня разрыв между спросом и предложением на рыбопродукты оценивается в 10 млн. т, что составляет 1/10 общего мирового улова (Зиланов, 1999). Спрос на рыбную продукцию будет постоянно расти, что создаст дополнительную питательную почву для обострения разного рода конфликтов. Сложившаяся ситуация требует совершенствования не только международной практики регулирования рыболовства в Мировом океане и методов защиты национальных интерсов, но и способов устранения разного рода конфликтов в национальных границах.

После перехода 200-мильных ИЭЗ под национальную юрисдикцию в мире появилась новая централизованная модель регулирования промысла в прибрежных морях, в рамках которой государства приняли на себя функции управления общенациональными ресурсами. Началось активное формирование национальных политик использования морских биоресурсов в новых правовых условиях, которые, как правило, были направлены на обеспечение приемлемого баланса двух разновекторных функций регулирования рыболовства. Первая из них - обеспечение продовольственной безопасности, гарантированных поставок рыбы и рыбных продуктов, занятости населения и стимулов к развитию рыболовства. Выполнение этой задачи сопровождалось усилением таких способов государственной поддержки национального рыболовства, как широкое применение субсидий, льготных кредитов и т. д. Вторая - защита запасов морских биоресурсов от истощения, выразившаяся в ограничении открытого доступа к их использованию, обеспечении контроля промысловых усилий и проведении в жизнь других природоохранных требований.

Несущей конструкцией перехода к новому режиму рыболовства стало ограничение доступа к ресурсам в ИЭЗ, введение лимитов на пользование промысловыми запасами и создания государственных систем управления квотами биоресурсов. Были ужесточены и регулирующие правила, что практически во всех странах привело к развитию силовых рычагов управления и росту численности контролирующих служб.

К сожалению, природоохранная цель передачи 200-мильных экономзон под национальную юрисдикцию не была достигнута: если к началу 1980-х перелов коснулся примерно пятой части ключевых популяций промысловых биоресурсов, то спустя 10 лет были подорваны запасы у половины от общего числа промысловых видов (Денисов, 2002).

В настоящее время ключевыми словами при оценке состояния мирового рыболовства в зонах национальной юрисдикции стали: неустойчивая эксплуатация водных биоресурсов (Unsustainable Exploitation of Water Bioresources), переэксплуатация и перелов (Overexploitation, Оverfishing), перекапитализация и выросшие промысловые нагрузки (Overcapitalization,Increased Fishing Effort), практика деструктивного рыболовства, чрезмерный прилов нецелевых объектов промысла и выброс их за борт (Destructive fishing practice, Excessive by-catch and Discards), браконьерство и теневые обороты (Illegal, unreported and unregulated fishing).

В 2005 г. были закончены исследования по пятилетнему проекту ЮНЕП по глобальной оценке международных вод (UNEP/GIWA), целью которого была эколого-экономическая оценка современного состояния 66-ти больших морских экосистем Мирового океана и прогноз его изменения на период до 2020 г. В рамках проекта анализировалось воздействие на экосистемы 22-х антропогенных и природных факторов.

Для удобства анализа эти факторы были сгруппированы в 5 крупных проблем: сток загрязнений с побережий, непосредственное загрязнение морей (химическое, нефтеразливы, твердые отходы, взвеси, радионуклиды и т. д.), изменение экосистем и экотонов, переэксплуатация рыбных и других живых ресурсов (перелов, деструктивная практика рыболовства, болезни и т. д.) и глобальные изменения климата. Эксперты должны были выявить два или три приоритетных по уровню воздействия на экосистемы фактора. Эти факторы исследовались более углубленно с использованием приемов причинно-следственного анализа, после которого обосновывались мероприятия, направленные на снижение их негативных проявлений. Для большинства морских экосистем к безусловным приоритетам по уровню воздействия были отнесены перелов биоресурсов и загрязнение морей (по разным морям - разные типы загрязнений). Для морей Атлантического, Тихого и Индийского океанов перелов промысловых биоресурсов стал приоритетом № 1 (UNEP, 2006).

Вышеперечисленное подтверждает, что мировое рыболовство находится в состоянии кризиса, который не только не пошел на спад после решений ООН о передаче 200-мильных ИЭЗ под национальную юрисдикцию, но и продолжает нарастать. Основной причиной сложившегося положения вещей можно назвать допущенные ошибки при формировании национальных политик рыболовства, которые не позволили соблюсти разумный баланс между природоохранными и эксплуатационными функциями при управлении пользованием биоресурсами в зонах национальной юрисдикции.

Функция государственной поддержки развития рыбного промысла в зонах национальной юрисдикции стала доминирующей при практической реализации новой политики рыболовства. Понятные для всех аргументы о важных социальных целях рыболовства позволили связать достижение этих целей с протекционистскими мерами: программами экономической помощи, включающими предоставление субсидий, выдачу льготных кредитов, ссуд и т. д. Западное общество, воспитанное на либеральных рыночных ценностях, закрыло глаза на широкое использование явно нерыночных приемов регулирования рыболовства, поскольку за ними стояли благие намерения: быстрое вытеснение от своих берегов иностранного рыбопромыслового флота. Кроме того, целью субсидирования стала поддержка занятости, повышение конкурентоспособности продукции национального рыболовства на внешних рынках, а также направление собственного флота в те районы Мирового океана, освоение которых отвечало бы не только экономическим, но и геополитическим интересам.

Субсидирование рыболовства носило и продолжает носить разные формы (в диапазоне от налоговых предпочтений до прямой передачи денежных средств предпринимателям), которые все-таки можно сгруппировать по следующим видам:

Первый вид - это прямые денежные пособия, ценовая поддержка или оплата временного простоя промысловых судов (на время запрета промысла). Субсидии данного вида предоставляются рыбакам для смены вида деятельности, т. е прекращения занятия рыболовством.

Второй вид направлен на сокращение переменных затрат производителей. Эти субсидии, включая компенсацию части затрат на топливо, позволяют рыбакам, работающим в предельных (худших) экономических условиях, заниматься промыслом, а также привлекают инвестиции в модернизацию флота.

Третий вид - это субсидии на использование капитала, стимулирующие инвестиции в рыболовство. Они включают кредиты по низким процентам, страхование кредитов (что снижает риск коммерческих займов) и льготное налогообложение концессий (уступок) по инвестициям. Такие субсидии играют большую роль в поддержке рыболовства в худших условиях, которому коммерческие банки обычно не предоставляют займы.

Четвертый вид субсидий выражается в меньшем обременении налогами и сборами за право пользования биоресурсами в ИЭЗ.

И, наконец, пятый вид - это субсидии, косвенно приносящие выгоду промысловому флоту. Они предусматривают субсидирование судостроительной промышленности, что снижает затраты на конструирование промысловых судов. К ним также относится субсидирование рыбных портов и рыбообрабатывающих предприятий (Porter, 1997).

Некоторые из приведенных выше видов субсидий отражаются в государственных бюджетах, другие - нет. Из тех, что отражаются, часть относится на статьи бюджета по рыболовству, где по логике вещей им и следует быть. Другая часть субсидий, зачастую не менее важная, попадает в иные статьи бюджета. Бюджетные субсидии, в свою очередь, могут делиться на те, что направляются на развитие рыболовства в собственной ИЭЗ, и те, что предназначаются для получения доступа в экономзоны других государств. Субсидии, которые не отражаются в государственных бюджетах, включают льготы по налогам и кредитам (Milazzo, 1998).

Для того, чтобы лучше представить размеры государственной поддержки рыболовства за рубежом, имеет смысл привести некоторые сведения об объемах используемых субсидий. Так, например, по данным ФАО, в странах-членах ЕС субсидии в рыбную промышленность выросли с 80 млн. долл. США в 1983 г. до 580 млн. долл. в 1990 (FAO, 1993). В настоящее время около 20 % общей суммы субсидий предназначается для строительства новых судов и модернизации старых. Норвежские рыбаки до последнего времени ежегодно получали дотации в размере 150 млн. долл. США. В США государство оказывает солидную финансовую поддержку компаниям, в которых не менее 75 % капитала принадлежит собственным гражданам. Аналогичную политику проводит КНР. В разнообразных формах субсидируется рыболовство в Японии (Рыболовство Японии, 1996), а также в других странах.

Следует отметить, что широкому использованию субсидий в мировом рыболовстве способствовало не только стремление государств как можно быстрее вытеснить иностранный флот от собственных берегов и занять его место. Для их применения существовали и продолжают существовать и другие объективные причины, связанные с постоянным ухудшением условий промысла. Как уже отмечалось, мировой рыбный промысел за последние 50 лет развивался быстрыми темпами и общий объем добычи биоресурсов за этот период вырос в 4,5 раза. Рост уловов шел за счет: освоения новых объектов промысла, зачастую менее ценных, чем прежде; расширения ареала промысла с перемещением в экстремальные широты и в воды с более разреженными популяциями биоресурсов; увеличения мощности и тоннажа промысловых судов и, как следствие, затрат на их содержание. За период 1960-1980 гг. улов на одно судно сократился более чем в 2 раза, а на единицу тоннажа брутто в 2,5 раза (Денисов, 2002). Все это в совокупности с истощением запасов в традиционных зонах промысла и ростом затрат на горючее привело к снижению отдачи на единицу промысловых усилий и экономической эффективности промысла. В настоящее время тенденции роста разрыва между затратами и результатами промысла все более приобретают отрицательный баланс.

Анализ эффективности u1080 использования мирового добывающего флота, выполненный американскими исследователями в конце 1990-х, показал, что суммарные ежегодные издержки на содержание мирового рыбопромыслового флота (примерно 91 млрд. долл. США) на 20 млрд. долл. превышают рыночную стоимость улова. Альтернативой использованию субсидий может быть рост цен на рыбу-сырец примерно на 70% или же сокращение промысловых затрат на 43% (Iudicello, et al., 1999). И тот, и другой вариант реализовать на практике в условиях постоянного роста цен на энергоносители и низкой платежеспособности большинства потребителей морепродуктов весьма проблематично, поэтому субсидирование рыболовства продолжается.

Вместе с тем, как показало время, субсидии серьезно исказили условия, в которых инвесторы, рыбаки, рыбообработчики и потребители рыбы принимают решения, т. е. условия честной состязательности на рыбных рынках. Чтобы сохранить свое место на рынке, рыбаки, которым был причинен ущерб от субсидий, полученных их конкурентами, стали преуспевать в "выколачивании" других субсидий. В результате субсидии и льготы, все глубже проникая в рыболовство, усложнили его функционирование, создали непреодолимые трудности при попытках избавиться от протекционистских мер и питательную почву для коррупции.

Практически во всех странах, использовавших субсидии для модернизации флота, за относительно небольшой исторический срок (10-15 лет) произошел неуправляемый рост числа промысловых судов и избыточных промысловых мощностей при тенденции быстрого снижения запасов рыбы. Так, в странах ЕС рост субсидий происходил несмотря на то, что в уже в начале 1990-х стало ясно: субсидии на развитие флота, если соотнести их с состоянием запасов, почти в два раза превышают реальную потребность (Milazzo, 1997).

В апреле 1997 г. в Брюсселе после продолжительных жарких дебатов было подписано соглашение, согласно которому рыболовецкий флот стран ЕС обязан на 30 % сократить добычу тех видов рыбы, которым грозит исчезновение (в частности, трески, сельди, камбалы и палтуса в Северном море), и на 20 % - тех видов рыб, запасы которых истощены (например, трески в Балтийском море, голубого тунца и мечрыбы вблизи Пиренейского полуострова). Но даже такое сокращение, как утверждают специалисты, не в силах приостановить истощение рыбных запасов (Браун, 2003).

Особенно негативны последствия использования рыбных субсидий в Канаде, где за два десятилетия, начиная с середины 1970-х, их общая сумма составила 4 млрд. долл. США. Благодаря столь щедрым субсидиям, в первое десятилетие развернулось строительство флота в таких масштабах, что уже к 1989 г. его мощность в пять раз превысила тресковую квоту. В результате совместного воздействия перекапитализации флота и неблагоприятных природных факторов запасы северной трески с 400 тыс. т в середине 1980-х снизились до 2,7 тыс. т в 1994 г.

Коллапс запасов изменил и направление субсидий. В 1994 г. была принята пятилетняя программа по борьбе с безработицей в рыбной промышленности стоимостью 1,9 млрд. долл. США. Согласно программе на государственную помощь могли рассчитывать 40 тыс. рыбаков и рабочих, занятых на береговых предприятиях. Дополнительно к этому еще 300 млн. долл. были использованы для выкупа лицензий у рыбаков и оплаты выходных пособий (Schrank, 1997). Таким образом, ошибки в управлении рыболовством обошлись рядовым налогоплательщикам в несколько миллиардов долларов и обернулись серьезными социальными потрясениями.

События в Канаде иллюстрируют к тому же, насколько опасными для сохранения рыбных запасов могут быть проявления пагубной тенденции в управлении рыболовством - игнорирование политиками предостережений ученых. Канадские ихтиологи еще в 1988 г. (т. е. за шесть лет до наступления трескового коллапса) пришли к выводу, что промысловая смертность трески в течение целого ряда лет почти в 2 раза превышает уровень, необходимый для поддержания биомассы нерестового стада в стабильном состоянии. С учетом этого Канадский научный совет по рыболовству предложил правительству снизить общий допустимый улов (ОДУ) в 1988 г. по сравнению с предыдущим периодом в два раза, т. е. установить его на уровне в 125 тыс. т. Но правительство, опасаясь быстрого экономического краха прибрежного рыболовства, утвердило лимит вылова трески в 235 тыс. т. Аналогичные решения последовали и в 1990 г.: рекомендуемый наукой ОДУ - 125 тыс. т, разрешенный чиновниками - 197 тыс. т (Charles, 1998).

Субсидии нанесли ощутимый вред и рыболовству США. Они были закреплены законом США об охране и управлении рыболовством, который был принят во многом ради введения протекционистских мер в рыболовстве, поскольку, как показала практика, имел множество пробелов, не способствующих сохранности биоресурсов. "Этим закон решил лишь одну заявленную цель - американизацию рыболовства, - пишет на этот счет Сьюзен Юдичелло. - Природоохранная же суть закона оказалась неуловимой. Рост спроса на рыбу и морепродукты происходил при неудачной государственной политике управления рыболовством, а также политики в сфере контроля и принуждения. Программы государственной поддержки рыболовства при отсутствии действенного контроля процесса доступа к ресурсам привели к замещению перелова зарубежными рыбаками на перелов собственными рыбаками." (Iudicello, 1996: 20).

США вынуждены были существенно ограничить промысел трески, пикши и камбалы вблизи побережья Новой Англии. В апреле 1994 г.

Совет по управлению рыболовством в Тихом океане запретил лов лососевых, пытаясь спасти их от исчезновения. В штатах Орегон и Калифорния были введены жесткие квоты на вылов лососевых. В настоящее время у Тихоокеанского побережья США истощены более 9/10 запасов ценных донных рыб и минтая, а также запасы крабов в Бристольском заливе (Ковчиков, 1999).

Зарубежные аналитики сегодня категоричны во мнении: принятая схема субсидирования рыболовства способствовала чрезмерному росту мощности промыслового флота и лишь усугубила проблему перелова.

Только за десятилетие (1981-1990 гг.) число переловленных видов возросло в 2,5 раза по сравнению с предшествующим периодом (Sustaining..., 1999). Более того, кроме сокращения запасов наиболее ценных объектов промысла, роста прилова и выбросов, субсидии стали причиной усиления коррупции, вызвали расслоение рыбаков по уровню доходов и концентрацию промысла в руках крупных компаний, которым в основном и оказывалась финансовая поддержка. Это обострило множество социальных проблем, касающихся небольших рыбацких общин, и ситуацию с прибрежным рыболовством (Thomson, 2003).

В целях приведения размера и мощности промысловых судов в соответствие с запасами рыбы, некоторые государства стали менять программы субсидий с учетом ограничения промысловых усилий, размера судов или необходимости выкупа лицензий на право лова. И хотя эти программы кажутся щадящими и даже выгодными для рыбаков, они малы по масштабам и не имеют четкой целевой направленности. К тому же их эффективность гасится другими субсидиями, стимулирующими конструирование, строительство и модернизацию промысловых судов (Porter, 1997).

Однако нельзя не видеть, что формы субсидирования рыболовства в развитых странах начинают меняться. Подорвав запасы ценных промысловых биоресурсов и стремясь снизить промысловый пресс у собственных берегов, развитые страны стали использовать субсидии для разворачивания супермощных судов к берегам других стран, включая Россию, и в открытые зоны Мирового океана. Это несет большую угрозу для экосистем прибрежных морей, поскольку история природопользования свидетельствует о том, что страны так называемого "золотого миллиарда" не особенно церемонятся с чужими ресурсами. Они оставляют в местах концентрации природных богатств других стран социальный распад, нищету и истощенную природу (Кортен, 2002). Такое опустошение усиленно поддерживается субсидиями, которые богатые государства могут себе позволить, ибо их экономическое процветание во многом обеспечивается поставками дешевого природного сырья и присвоением природной ренты слаборазвитых стран.

Поэтому рекомендации Всемирной торговой организации (ВТО) отказаться от субсидий в рыболовстве во многих развитых странах, в частности, в Японии, не находят поддержки.

В борьбе за господство в Мировом океане и получение сверхприбылей (для чего, собственно, и предназначались субсидии) проблема соиз меримости роста промысловых нагрузок с состоянием рыбных запасов (особенно у чужих берегов) в расчет не принимается. К примеру, после 1995 г., когда мировым сообществом уже был принят целый ряд документов и соглашений об устойчивом и предосторожном рыболовстве, странами ЕС были заказаны 22 супермощных траулеров-заводов длиной более 100 м и около 50 траулеров длиной 60-90 м. Эти суда отличаются такими техническими параметрами, которые 20-25 лет назад специалистам показались бы фантастическими. Энерговооруженность их составляет 1,7-2,5 кВт в расчете на тонну водоизмещения, скорость хода - 17-19 узлов, общая производительная мощность морозильных аппаратов - 250-330 т/сутки. Суда вооружены 10-12 операционными промысловыми механизмами, управление которыми возможно с единого пульта (Краишкин, Раненко, 2001).

Но не только политика субсидирования способствовала истощению промысловых запасов в зонах национальной юрисдикции. Не менее серьезными причинами стали и изъяны в политике управления использованием биоресурсов на основе индивидуальных квот.

Новая природоохранная политика управления пользованием биоресурсами в экономзонах вводила ограничительные лимиты на промысел наиболее ценных объектов промысла, которые устанавливались ежегодно на основе научно обоснованного ОДУ. Для мигрирующих биоресурсов лимит вылова определялся совместно заинтересованными странами, а затем распределялся по квотам между ними на основе международных соглашений. После этого общие квоты, выделенные той или иной стране, закреплялись за судовладельцами в виде индивидуальных квот. Правом устанавливать лимиты на оседлые ресурсы в границах 200-мильной зоны наделялась страна, под юрисдикцией которой находилась конкретная промзона. Сразу следует оговориться, что принятой системе количественных ограничений на отлов тех видов биоресурсов, на которые существует бoльший рыночный спрос, чем могут позволить их запасы, до сих пор нет альтернативы. Иное дело, как эта политика реализуется на практике.

А на практике с самого начала были допущены серьезные просчеты. В их основе лежала непоколебимая вера западных политиков в несокрушимую мощь рыночных сил и их негативное отношение к общенациональной или общественной собственности, которую по сути приобрели ресурсы в зонах национальной юрисдикции. Поэтому после обретения 200-мильными ИЭЗ национального статуса в развитых странах стал активно муссироваться вопрос о денационализации морского дна, т. е. континентального шельфа, и установлении прав частной собственности на минеральные, водные ресурсы и даже на водные биоресурсы (Denman, 1984).

В целях быстрого внедрения в практику рыболовства рыночных механизмов было решено наделять статусом частной собственности индивидуальные квоты на право промысла. Подобный шаг, по мнению инициаторов этой политики, создаст эффект единственного владельца не только для орудий лова и промысловых судов, но и для водных биоресурсов, что вкупе с ограничениями добычи наконец-то положит конец разрушительным гонкам за рыбой.

Схема передачи в частную собственность водных биоресурсов была простой: распределить установленный лимит добычи биоресурсов в виде квот между рыбаками по историческому праву (т. е. на уровне среднегодового вылова того или иного объекта за несколько предшествующих распределению лет), разрешить свободную торговлю квотами, купля-продажа квот позволит быстро выявить истинную рыночную стоимость биоресурсов, которая и станет впоследствии основой для сбора государством рентных платежей (Iudicello, et al., 1999). При этом были и различия: одни страны наделили правами частной собственности индивидуальные квоты на отдельные виды биоресурсов, которые распределялись между рыбаками (Новая Зеландия (В Новой Зеландии при первоначальном распределении квот большое значение придавалось наделению ими коренного населения, как зависящему от рыболовства, так и традиционно проживающему на побережьях. Те жители, которые не располагали средствами для промысла (суда, лодки и т. п.), могли получить квоты на вылов того или иного объекта промысла и в последующем продать или сдать их в аренду.), США), в других (Исландия, Норвегия, Шотландия) право пользования ресурсами обрело форму квот, привязанных к типу судов.

Но поскольку "рыба в море" все-таки имеет существенное отличие от промысловых судов или "рыбы в трюме", право собственности на рыбные квоты стало называться правом квази-собственности (quasiproperty right), хотя суть приватизации общих ресурсов от этого не меняется. Общественность же заверили, что институциональные преобразования прав собственности в виде приватизации общих ресурсов необходимы потому, что частная собственность на "рыбу в море" по своей природе абсолютно рыночна и, благодаря "невидимой руке" рынка, сделает поведение квотодержателя оптимальным с точки зрения получения частной прибыли, дохода общества (ренты) и защиты морских экосистем от дальнейшего истощения (McCay, 1994).

Но уже в самом начале процесса "товаризации" ("commoditization") "рыбы в море" (начавшегося в 1984-1986 гг.) многие профессионалы высказывали большие сомнения относительно общественной пользы торговли квотами и придания им статуса ценных бумаг (Dilley, 1992; Gudeman, 1986; Hanna, 1990; McCay, 1994; McEvoy, 1988; Palsson, 1991). Почвой для этих сомнений была специфика рыболовства, существенно снижающая оправдываемость рыночных ожиданий, а суть сомнений в основном сводилась к следующим вопросам:

Однако на этапе формирования новых правовых основ рыболовства аргументы в пользу рынка квот звучали так часто и так категорично, что, по мнению А. Чарльза (Канада), "стали весьма полезными для демонстрации высокого профессионализма и способности мыслить стратегическими категориями" (Charles, 2001: 302). Поэтому все сомнения оппонентов относительно способности "невидимой руки" рынка положительно разрешить возникающие проблемы были сметены глубокомыслием ортодоксальных экономистов и "профессионалов". И напрасно, ибо, как оказалось, большинство из перечисленных выше вопросов не имеет рыночного ответа, негативные последствия приватизации квот проявились очень быстро. К числу их можно отнести рост теневых оборотов и противоправных сделок, рост субсидий при снижении экономической эффективности промысла, рост конфликтов в среде рыбаков, рост недоверия рыбацкого сообщества к действиям правительства, концентрацию доходов и политического влияния в руках меньшинства, рассеивание рыбопромысловой ренты, разрушение уклада жизни прибрежных рыбацких общин, ускорение темпов деградации морских экосистем и рост затрат на содержание бюрократии.

Публикации зарубежных аналитиков свидетельствуют о том, что передача в частные руки права на продажу квот привела к тому, что со временем вокруг системы рыночного распределения квот стали вращаться огромные финансовые потоки (Palsson with Helgason, 1995). Появились многочисленные "квота-брокеры" и "рыбаки в тапочках", имеющие весьма смутное представление о специфике рыболовства, однако благодаря спекуляции квотами получившие возможность "откусить" самый лакомый кусок от общего пирога. Вместе с ростом численности "рыбаков в тапочках", стали расти и случаи использования фиктивных лицензий, "судов-призраков" и торговли "рыбными документами", не обеспеченных сырьевыми запасами. Как считает Хью Аллен, член правления Северо-Западной ассоциации рыбаков Шотландии, в состав которой входит 125 промысловых судов, "рыбаки в тапочках", паразитируя на труде истинных рыбаков и истощающихся рыбных запасах, получают таким способом солидную финансовую подпитку и возможность оказывать огромное влияние на политику в рыболовстве.

"С введением платных лицензий и квот, - констатирует Аллен, - рыболовство постепенно и безжалостно направляется регулирующим Левиафаном (Огромное вымершее морское животное. В данном случае государство, разрешившее торговлю квотами биоресурсов.) в теневую экономику", а сама политика все более становится похожей на фантасмагорию (Allen, 2003: 96).

Такие нелицеприятные заключения о процессе товаризации биоресурсов обусловлены тем, что, во-первых, на рынках квот приходится иметь дело с виртуальными капитальными активами, т. к. никто не может владеть живыми ресурсами моря в истинном смысле понятий "владение" или "собственность".

Во-вторых, иррациональность ситуации во многом вызвана недостаточностью знаний о законах функционирования морских экосистем и, как следствие, низкой достоверностью научных прогнозов, на основе которых определяются ОДУ и индивидуальные квоты, выставляемые на продажу (Charles, 2001). Учеными признается, что уровень погрешности сырьевых прогнозов вкупе с постоянным стремлением политиков завысить ОДУ по сравнению с научными рекомендациями в ряде случаев ведет к превышению их на 50-100 и более процентов (Денисов, 2002).

И, наконец, зыбкость политики, построенной на придании индивидуальным рыбным квотам статуса ценных бумаг, обусловлена тем, что она принималась на фоне четко выраженной тенденции истощения запасов биоресурсов в прибрежных зонах Мирового океана. Эта тенденция неизбежно ведет к утрате биоресурсами рыночной ценности как капитальных активов, что, в свою очередь, снижает возможность окупаемости инвестиций в рыболовство.

Однако, несмотря на высокий риск и низкую оправдываемость управленческих решений в рыболовстве, как только началась торговля квотами биоресурсов, появились опасные иллюзии относительно повышения устойчивости рыбохозяйственной деятельности. В основе этих иллюзий лежит священная вера западных обывателей в банковские сертификаты и проценты, форму которых обрела "рыба в море". Эта вера оказалась сильнее законов природы, из которых следует, что в условиях роста неустойчивости морских экосистем владелец рыбных квот не может быть уверен в получении постоянных дивидендов от приобретенного им права собственности так, как уверен в этом праве землевладелец, купивший в собственность участок земли. Ведь за квотами биоресурсов стоит лишь узаконенное право ожидания выловить установленный объем того или иного объекта промысла, хотя возможность этого ожидания стоит реальных и немалых денег.

Тем не менее, раз квоты обрели статус частного владения, на этой основе рыбаки стали выстраивать планы выживания на длительную перспективу, и истощающиеся биоресурсы стали играть особую роль в экономике. Их как разменную монету можно было пустить в дело мгновенно, тогда как отдачу от инвестиций на приобретение судов или промснаряжения следовало ждать несколько лет.

И поскольку мотивацию поступков держателей квот в первую очередь определяла рыночная конкуренция (а не природоохранные цели), биоресурсы начали использоваться для получения кредитов под залог.

В результате происходило обновление технических систем (рукотворных капитальных активов) и рост промысловых нагрузок (необходимы дополнительные уловы для оправдания инвестиций) на фоне дальнейшей деградации биоресурсов, т. е. обесценивания природного капитала.

Таким способом из морских экосистем, у которых в политических кругах не оказалось достойных адвокатов, стало выжиматься все, что необходимо для получения сиюминутных прибылей.

Однако какими бы ошибочными ни были научные прогнозы, они, в конце концов, отражают факт предельного истощения ресурсов, в результате квоты на вылов стали уменьшаться, а вслед за этим рушиться и выстроенные на весьма зыбкой основе u1087 планы. К примеру, в Исландии в 1987 г. квота на вылов трески для владельцев малых судов ("карликов") составляла 254 т. В 1991 году тресковая квота для этого типа судов снизилась до 200 т, а в 1994 году - до 106 т. Естественно, промысел из рентабельного превратился в убыточный, а судовладельцы, получившие кредиты банков для модернизации судов или приобретения дополнительных квот, оказались банкротами. Как свидетельствуют Г. Палласон и А. Хелгасон (Исландский университет), сегодня озабоченные рыбаки оказались в одной компании с озабоченными банкирами, когдато надеявшимися обогатиться за счет залоговых сделок (Palsson with Helgason, 1995).

Индивидуальные рыбные квоты рассматриваются рыбаками как своего рода "семейное серебро", которое первым идет на продажу при наступлении трудных времен. В условиях необходимости оплачивать кредиты при одновременном росте эксплуатационных затрат из-за истощения рыбных запасов, а вместе с этим и уменьшения размеров квот такие времена для многих наступили очень быстро.

Подобной ситуацией не преминули воспользоваться состоятельные судовладельцы, нефтяные компании и банки, в долговые ловушки которых стали попадать неплатежеспособные рыбаки. Но основным способом устранения лишних (или, по терминологии инициаторов торговли квотами, "неэффективных") рыбаков было спекулятивное завышение цен на квоты при первичном приобретении. Это происходило даже в тех случаях, когда индивидуальные квоты были привязаны к промысловым судам, т. е. могли быть проданы только вместе с ними, притом, что стоимость судовых квот достаточно высока. Так, в Шотландии рыбак, желающий приобрести право на промысел, должен две трети общей суммы инвестиций потратить на оплату лицензии (судовую квоту) и только треть - на стоимость самого судна (Allen, 2003). Однако для спекулянтов такие пропорции - не преграда. Существуют документально подтвержденные случаи продажи судов по цене, превышающей в два или даже в три раза их реальную стоимость. Таким способом крупные судовладельцы в Исландии, которая одной из первых ввела систему регулирования рыболовства на основе судовых квот (1984 г.), удвоили доли прав в рыболовстве уже в первые четыре года рыночных торгов биоресурсами (Palsson with Helgason, 1995). Даже несмотря на появившиеся вскоре ограничения на прямую продажу квот, быстро находились косвенные способы для дальнейшей концентрации биоресурсов в руках немногих.

Сегодня владельцы гигантских квот приобрели достаточную монополистическую мощь в навязывании политик и режимов рыболовства не только в национальных границах, но и в глобальных масштабах. Они стали перекупщиками и квот на биоресурсы, и выловленной рыбы во многих развивающихся странах и странах с переходной экономикой. Это означает, что цены на мировом рыбном рынке формируются не столько спросом и предложением, сколько сговором монополистов. Затраты же на скупку квот по завышенным ценам гасятся за счет кармана потребителя сырья и субсидий.

Одним из веских доводов для введения политики торговли квотами было выявление рыночными методами истинной рентной стоимости биоресурсов в целях изъятия промысловой ренты в доход государства. Но, как оказалось, рыночные схемы установления рыбопромысловой ренты не сработывали. Причина заключалась в том, что, как правило, затраты на добычу рыбы, отраженные в официальной отчетности, фиктивны, поскольку и рынок квот, и рынок добытой рыбы - это во многом бартерные сделки, при которых "руки заменяют деньги". Изъяны в методах установления ОДУ, пробелы учета и официальной отчетности, позволяющие скрывать как истинные объемы вылова, так и доходы, не дают качественной информации, необходимой для регулирования рыболовства через систему рыночных механизмов и конкуренцию. Поэтому рентный доход мгновенно оказался в теневой сфере (Iudicello, et al., 1999; Lindner, et al., 1992; Monk and Hewison, 1994).

Такова уж специфика рыболовства - больший улов и прибыль одного рыбака всегда означают меньший улов и доход для другого. При отсутствии иных правил рента накапливается у тех, кто обгонит других и первым выловит рыбу. Шансов обогнать, разумеется, всегда больше у владельцев крупных современных судов и тех, кто имеет доступ к кредитам банков и другим финансовым источникам. Так что в их руках оказались не только квоты, но и рыбопромысловая рента, дающая возможность продолжать скупку квот по спекулятивным ценам.

Право обладания гигантскими квотами позволило "стричь" ренту не только за счет возможности формирования монопольных цен на рыбных рынках, но и благодаря сдаче долей квот в аренду "рыбакам по рождению" и недоплате экипажам судов за их труд.

Правительство США, передавшее практически безвозмездно в руки немногих то, что должно принадлежать обществу, - считает профессор Калифорнийского университета М. Гэффни, - в одночасье превратило некоторых из ранее скромных рыбаков в миллионеров и сделало из них пиявок-вымогателей. При этом дарованная немногим привилегия быть владельцами прав в рыболовстве оказалась настолько дорогостоящей, что на Аляске существуют документально подтвержденные случаи, когда обладатели прав присваивали до 70 % от общей стоимости улова, оставляя только треть ее для оплаты труда экипажей судов, выполняющих всю работу по отлову рыбы и подвергающихся риску, неизбежному в рыболовстве (Гэффни, 2000).

У рыбаков, утративших свои квоты, практически нет шансов вновь вернуться на промысел иным способом, как согласившись на самые унизительные условия, в частности, на аренду квот. В Исландии, к примеру, аренда квот, разрешенная в целях удовлетворения краткосрочных потребностей держателей крупных квот, превратилась в жесточайшую форму эксплуатации владельцев малых судов. Арендная плата значительно варьирует по сезонам промысла, а также соответственно спросу и предложению. К концу промыслового года, когда ощущается недостаток прав на вылов трески, арендные цены подскакивают до 70-80 % от рыночной стоимости улова. Вследствие этого у арендаторов появляются огромные трудности с компенсацией издержек на промысел.

Но "аппетит приходит во время еды", и на смену краткосрочной аренды пришла долгосрочная, которая в среде рыбаков получила название "лов для других". Держатели крупных квот стали получать ренту, перестав самостоятельно заниматься рыболовством и передав это арендаторам. В задачу последних была вменена обязанность поставки сырья перерабатывающим заводам, владельцами которых, как правило, были сами арендодатели. При "лове для других" рыбаки получали за свой труд оплату примерно на уровне 50-60 % от рыночной стоимости улова. То есть аренда привела к росту уровня эксплуатации и природных ресурсов, и наемного труда (Palsson with Helgason, 1995).

Российские крупные рыбопромышленники с интересом наблюдают за способом концентрации квот биоресурсов в Исландии и отсутствием контроля за системой передачи их со стороны государства (контроль осуществляют только налоговые органы). Более того, звучат призывы к тому, чтобы перенять опыт этой страны, поскольку концентрация квот в руках тех, кто обладает крупными промысловыми судами высокой производительности ведет к росту рентабельности промысла (Диалог…, 2006; Кузнецова, 2006). Все это так. Но концентрация квот может оказаться очередной "пирровой победой", за этим неибежно последуют переэксплуатация ресурсов в ИЭЗ и рост социальных проблем.

Нельзя забывать, что рынки квот не существуют в социальном вакууме. И поскольку приватизация общих ресурсов провоцирует классовое расслоение там, где раньше все обладали равными возможностями, в рыболовстве и связанной с ним береговой инфраструктуре резко обострились социальные проблемы. Протест против нарушения принципов справедливости и ухода больших денежных потоков при пользовании общенациональными ресурсами из-под контроля рыбаков и общественности выразился в многолетних острых дебатах в парламентах развитых стран (Iudicello, et al., 1999) и росте забастовочного движения. К примеру, на нескольких забастовках в Исландии, продолжавшихся неделями, недовольство рыбаков и общественности концентрацией прав на промысел в руках людей, ранее не имевших отношения к рыболовству, и снижением социальной отдачи от торговли квотами выражалось в терминах феодальных метафор: "квота-короли", "лорды моря", "лов для других", "крепостные рыбаки" и т. п. Главным лозунгом забастовок стал призыв: "нет наживе и спекуляции в море" (Palsson with Helgason, 1995).

И хотя ортодоксальные экономисты в структурах власти пока не хотят слышать голоса протеста и, продолжая уповать на "невидимую руку" рынка, игнорируют социальные и этические проблемы, большинство рыбаков имеют иную точку зрения. Поэтому прогнозы зарубежных аналитиков, публикации которых использовались автором, сходятся в одном: система торговли квотами, воспринимаемая большинством рыбаков и общественностью как высшее выражение аморальности и безнравственности, в конечном счете должна рухнуть.

Бывший рыбак, консультант ООН и международных банков развития в Африке, Восточной Европе, Южной Америке, Азии и странах Тихоокеанского региона, а ныне ученый, Дэвид Томсон (Шотландия) сравнивает захват рыбопромысловых угодий посредством скупки квот с процессом захвата в Шотландии общинных пастбищ крупными землевладельцами и порабощения ими мелких фермеров (XVIII век). "Обоснования к подобной экспансии (т. е. к приватизации общих биоресурсов. - Г. Т.), - пишет на этот счет Томсон, - обычно выражаются в рыночных терминах "свободная внешняя торговля" или "экономическая эффективность". Однако на самом деле в происходящем мало что напоминает как свободу, так и эффективность… Единственно, что можно назвать эффективным, так это открывшаяся возможность быстрой концентрации доходов в меньшем числе рук". И далее он задает вопрос, который в то же время является и ответом: так можно ли ждать справедливости от владельцев крупных капиталов из развитых стран, если их правительства, "призывая сограждан к справедливости и соблюдению гражданских прав, закрывают глаза на ужасающее положение собственных рыбаков"?! (Thomson, 2003: 107).

Д. Томсон констатирует, что скупка квот в его стране привела к тому, что "множество деревень, жители которых занимались прибрежным промыслом, сегодня смогли сохранить только пустующие помещения, где еще недавно проводились рыбные аукционы. Мастерские по ремонту судов, холодильники и магазины разорились. Лишь музеи напоминают о былом морском величии. Заколоченные досками дома свидетельствуют о том, что здесь когда-то жили преуспевающие предприниматели… В этом не было никакой исторический потребности. Против местного населения объединились человеческая жадность и бюрократическая порочность, которые использовали и законодательство, и рыночное давление, чтобы истощить морские ресурсы, разрушить способ жизнедеятельности и уничтожить скромное, но социально важное малое рыболовство" (там же: 120).

Аналогичное случилось и в других развитых странах. Оставив социальный распад и истощенные ресурсы у себя дома, получив поддержку в виде субсидий, новоявленные "квота-короли" развернули мощный флот к чужим берегам и стали скупать права на "рыбу в море" во всем мире. И поскольку в слаборазвитых странах промысел плохо контролируется по количеству судов, мощности и орудиям лова, то их прибрежным морям грозит быстрое опустошение. По предварительным оценкам ФАО, сегодня скупка "рыбы в море" у стран третьего мира угрожает безработицей для 12 млн. рыбаков и 12-18 млн. лиц, занятых торговлей и переработкой рыбы. Всего же со временем могут лишиться традиционных и устойчивых доходов порядка 100 млн. человек. Борясь против мощных траловых судов, местные рыбаки стали даже устанавливать на морском дне железобетонные надолбы, которые могут причинить вред тралам. Однако борьбу с "квота-королями" выиграть трудно.

Вместе с тем аргументы об эффективности передачи квот в частную собственность базировались в основном на достаточно примитивном подходе к оценке экономической эффективности. Он отражает позиции владельцев крупных судов, т. е. эгоизм отдельных личностей, и грешит большими методологическими погрешностями. Тогда как с точки зрения устойчивого рыболовства эффект использования общих ресурсов должен определяться более широко и включать всевозможные комбинации доходов частных судовладельцев и рентных платежей (т. е. дохода общества), показатели занятости, социального благополучия рыбацкого сообщества, критерии экологической безопасности и т. д.

Важно помнить, что при пользовании ресурсами общей собственности, какими являются водные биоресурсы, экономическая эффективность и социальная справедливость не являются альтернативами: это две взаимодополняющие части оптимального решения. Анализ политических ошибок и провалов рынка при управлении некоторыми сферами природопользования и рыболовством, в частности, позволяет сделать вывод, что они случаются потому, что приверженцы неолиберализма настаивают на необходимости выбора между справедливостью и эффективностью в пользу последней. Однако, утверждает английский исследователь проблем природопользования Ф. Харрисон, неолибералы пользуются второ- и третьесортными знаниями, которые не подходят для эпохи экологического кризиса и к тому же сопряжены с большими затратами для общества. На самом деле эффективность и справедливость являются взаимодополняющими элементами государственного регулирования правил пользования ограниченными ресурсами и выстраивания на тех же принципах адекватной налоговой политики (Харрисон, 1996).

Аналогичных взглядов придерживаются и другие экономисты, занятые исследованием проблем устойчивого развития. В частности, П. Дасгупта (США) утверждает, что любые изменения государственной политики можно признать экономически эффективными только в случае, если они окажутся справедливыми для социальных и экологических систем (Dasgupta, 1999). Но, к сожалению, слишком часто лица, принимающие решения, заверяя общество в своей приверженности идеям устойчивого развития, забывают о необходимости проецирования последствий своих решений на социальные и экологические системы.

По оценкам ФАО, спрос на рыбу и рыбопродукты к 2030 г. удвоится по сравнению с нынешним уровнем. Поэтому если сохранятся неолиберальные оценки экономической эффективности и прибрежное рыболовство не получит соответствующую поддержку, многие из ныне выживших рыбацких объединений в борьбе с "квота-королями" погибнут в ближайшую четверть века. С учетом сложившейся ситуации ФАО приступила к разработке проекта международного соглашения об ограничении мощностей добывающего флота (Дворняков, 2000).

Торговля квотами означала переход от многовидового промысла к одновидовому. Это стимулировало гонку за сверхприбылями при добыче одного объекта промысла и привело к "высокой сортировке" уловов и росту выбросов за борт первоклассной пищевой рыбы, которая не являлась целевым объектом промысла или имела относительно низкую рыночную ценность. В результате масштабы выброса в некоторых странах ЕС сравнялись с объемами вылова рыбы, поставляемой на берег, а проблема перелова, как уже отмечалось выше, значительно обострилась по сравнению с исторически господствовавшим режимом открытого доступа к биоресурам Мирового океана. Имеет смысл напомнить, что в системах регулирования рыболовства, где доступ ограничивался только по числу и типу орудий лова, промысловым усилиям и времени нахождения на промысле, максимизация прибыли достигалась за счет вылова и реализации всего улова, а случаи выброса, если и имелись, были связаны с отходами при разделке рыбы (Титова, 2003б). Поэтому рыбаки все чаще высказывают недоумение, почему в многовидовом рыболовстве управленцы из стран ЕС продолжают придерживаться схем регулирования рыболовства, выстроенных на лимитировании промысла отдельных видов, хотя эти схемы в условиях торговли "рыбой в море" перестали соответствовать требованиям экосистемного и предосторожного подходов, признанных ключевыми в концепции устойчивого рыболовства.

По оценкам ФАО, суммарные выбросы сегодня достигли огромных величин и составляют около 20 млн. т, что превышает пятую часть мирового улова (Thomson, 2003). Они называются одной из главных причин усиления тенденции истощения запасов. Как отмечают исследователи, перелов серьезно нарушил природное биоразнообразие и композицию морских экосистем, в которых происходит быстрая замена биоресурсов, имеющих высокий рыночный спрос, на менее ценные виды, находящиеся на более низких трофических уровнях. Увеличивается доля сорных и даже чужеродных видов, что рассматривается как индикатор потенциального снижения устойчивости экосистем (Денисов, 2002; Pauly, et al., 1998).

Торговля квотами привела к резкому увеличению затрат на содержание "семерых с ложкой" (контролирующих служб, чиновной бюрократии, брокеров, посредников и т. д.), связанных с организацией рыбных аукционов и обслуживанием систем управления квотами.

Произошел также рост расходов на борьбу с браконьерством, масштабы которого расширились вследствие необходимости погашения затрат на приобретение квот.

Как отмечают исследователи, в западных странах рост числа чиновников происходит на фоне снижения численности рыбаков. Так, если в 1970 г. число рыбаков в Великобритании составляло 21 тыс. и их деятельность контролировал один министр, то к 2000 г. число рыбаков уменьшилось примерно на 5 тыс., притом что министров стало шесть, т. е. по одному министру на каждые 2,5 тыс. рыбаков (Allen, 2003). Одновременно выросли затраты на содержание объединенной бюрократии стран ЕС в Брюсселе, которой за последние 30 лет были переданы многие из функций по регулированию рыболовства в Северном море и в Атлантике. Но, как констатируют рыбаки, рост затрат на содержание бюрократов не дал должного социального и экологического эффекта.

Уже упоминавшийся Д. Томсон относит к "одному из чудес нашего времени то, что вместе с ростом евробюрократии истощаются рыбные ресурсы, возрастают проблемы для рыбаков и рыбной отрасли в целом, происходит маргинализация прибрежных поселений" (Thomson, 2003: 117).

Поскольку существует множество фактов, доказывающих, что преобладающая в мире система регулирования рыболовства уже привела к далеко идущим отрицательным последствиям, все чаще звучат призывы пересмотра ее и поиска такой философии управления пользованием биоресурсами, которая бы отвечала требованиям устойчивого рыболовства. Эта философия во многом связывается с системами саморегулирования рыболовства, которые могут быть созданы как на уровне объединений прибрежного рыболовства (в пределах 50-ти миль), так и объединений крупных судов, ведущих промысел за пределами 50-ти миль, и даже в границах промыслового бассейна.

В работах многих американских и канадских ученых последних лет появились убедительные обоснования необходимости более широкого использования институтов саморегулирования в рыболовстве и передачи функций управления на места. Ведется поиск не только способов их правового оформления, но и путей развития и поддержания системы саморегулирования рыболовства в долгосрочной перспективе (Charles, 2001; Ostrom, 1992, 1995).

К. Фольке и Ф. Беркес видят основные задачи саморегулирования в том, чтобы сделать институциональные нормы более разнообразными и отзывчивыми на обратные связи естественных и социальных систем.

Это позволит сделать управление более гибким для реагирования на участившиеся "возмущения" морских экосистем (Folke & Berkes, 1995). Такое управление, по мнению исследователей, более всего свойственно специфике рыболовства. Оно поможет преодолеть проблемы, обусловленные высоким риском от излишней централизации системы принятия управленческих решений. В этом случае заинтересованные рыбаки смогут оптимально разрешить конфликты, наладить контроль промысловых усилий и сдачи уловов на берегу, воспрепятствовать перегрузке уловов на другие суда в море и контрабанде, а также значительно снизить затраты, связанные с внедрением сложных систем контроля (типа спутниковых) или с практикой постоянного размещения наблюдателей на каждом судне.

Взгляды Фольке и Беркеса сходятся с мнением большинства рыбаков, которое выразил, обращаясь к правительству Великобритании, Хью Аллен: "Дайте нам, объединениям рыбаков, хотя бы половину той суммы, которая сегодня идет на содержание бюрократии, и вы увидите, что мы сможем управлять рыболовством и контролировать запасы рыбы эффективнее. Мы не просим начинать преобразования с чистого листа, хотя нам и не нравится действующая система квот. Но поскольку все в ней глубоко увязли, передайте эту систему в руки самих рыбаков, и мы можем справиться с делом охраны запасов лучше" (Allen, 2003: 100).

Обсуждая ошибки "товаризации" квот, нельзя не отметить, что появились симптомы движения вспять от рынков квот. К примеру, в штате Аляска, где скупка квот монополистами лишала рыбацкие общины будущего, правительство стало возвращать их прибрежным объединениям. Квоты обретают статус постоянных без права продажи (Thomson, 2003). В Шетланде (Шотландия) рыбные квоты стали скупаться за счет резервного фонда нефтяных компаний и передаваться рыбакам в аренду по самым низким ставкам (примерно 9 % от годового уровня дохода). Это позволяет рыбакам, особенно молодым, возвращаться на промысел (Allen, 2003).

Однако на пути движения вспять от рынков квот уже воздвигнуты огромные препятствия. Их возвели лица, которые строят благополучие на приватизации рыбопромысловой ренты. И все же в рамках формирования концепции устойчивого рыболовства, основные составляющие которой будут рассмотрены в главе 2, ведется активный поиск новой философии регулирования пользованием биоресурсами в зонах национальной юрисдикции, которая более всего соотвествовала бы задаче сбережения их для будущих поколений.

"За укоренившимися заблуждениями и
запутанными теориями стоит деятельная,
энергичная сила, которая во всех странах,
каковы бы ни были их политические ориентации,
диктует законы иформирует общественное мнение,
- это сила могучего и властного денежного интереса".
Генри Джордж

"В коллективных акциях международного
уровня я вижу не только благо, но и одну грозную
опасность. Она таится в человеческом эгоизме,
который вкупе с невежеством и рыночной стихией
начинает использовать экологические трудности
как рычаг для обогащения и политических игр в
интересах группы наций и даже отдельных лиц".

Академик РАН Н. Н. Моисеев

Восемь развитых стран - США, Канада, Великобритания, Франция, Дания, Япония, Австралия, Новая Зеландия - после 1982 г. получили под свой контроль использование биоресурсов на суммарной акватории, составляющей более половины общемировых 200-мильных морских зон (Войтоловский, 1988). Вполне естественно, что они стали быстро заполнять существующий правовой вакуум в международных нормах в свою пользу и вытеснять дипломатическими и иными приемами Советский Союз, а затем и Россию из процесса передела Мирового океана. Отечественная дипломатия не отличалась подобной мобильностью, длительное время относя возникающие осложнения к явлениям регионального характера. Хотя научная общественность постоянно подавала сигналы о растущих угрозах глобального плана, эти предупреждания не были вовремя услышаны ни плановыми, ни рыночными структурами государственной власти.

В настоящее время библиография публикаций об угрозах и пользе глобализации для морехозяйственной деятельности России, включая рыболовство, более чем достаточна (см. к примеру, Алексеев, 2003; Алхименко, 2003; Великанов, Павлов, 2003; Глобализация…, 2000; Корельский, 2004; Титова, 2003а; Титова, 2006). Вместе с анализом различных аспектов глобализации в них даются и предложения о методах нивелирования отрицательных последствий этого неизбежного в современном мире явления. Большой интерес в этом отношении представляют доклады и решения Научной конференции "Развитие морской деятельности в условиях глобализации", состоявшейся в Совете по размещению производительных сил (СОПС) 28.10.2004, а также другие публикации СОПС, представленные в серии "Теория и практика морской деятельности" (Войтоловский, 2005; В условиях глобализации, 2004; Факторы развития, 2006).

При научном анализе проблем глобализации внимание исследователй, как правило, фиксируется на нормативно-правовых, политических, дипломатических, а в последнее время и экологических аспектах.

Высказывается озабоченность тем обстоятельством, что конструктивные идеи природоохранной модели развития, зародившиеся на Стокгольмской конференции ООН в 1972 г., все больше используются развитыми государствами (особенно США) и ТНК в борьбе за обладание просторами и ресурсами Мирового океана. Происходит сращивание "внешне неполитизированных (даже аполитичных) и неангажированных властью… общественных "зеленых организаций" с миром большого бизнеса и "черных денег"". Развитые страны, оплачивая международные экологические проекты, научились использовать оценки экологического состояния не только открытых частей океана, но и ИЭЗ, а также вектор любого развития в своих целях. Все это "происходит в условиях беспрецедентного по своим масштабам почти добровольного ухода России из наиболее перспективных зон океанического лова со ссылкой на априорную убыточность… Следствием становится сужение ресурсной базы промышленного рыболовства Российской Федерации исключительно в границах собственной прибрежной зоны, что создает нежелательный прецедент при завершающемся разделе ресурсов и пространств Мирового океана". В результате Россия обречена на догоняющее развитие (Факторы развития, 2006: 15, 16, 24).

Вместе с тем с переходом к рыночным отношениям и открытой экономике для российского рыболовства возникли угрозы и экономического плана. Они не менее опасны, чем политика двойных стандартов, дискредитация морепродуктов на мировых рынках по экологическим и иным u1089 соображениям и т. п. Ибо, как констатируют финансовые аналитики, современный мир живет в условиях постоянных экономических и финансовых войн (Фролов и др.; Хадсон, 1999), разящим оружием в которых стал импорт экономических теорий и знаний, не соответствующих проблемам стран с переходной экономикой или экономик, отягощенных внешними долгами.

Идея о возможности разрушения экономик конкурентов небезупречными советами родилась не сегодня. Еще Адам Смит предупреждал об опасности использования теоретических суррогатов расточительной и неблагоразумной властью. Он утверждал, что экономические прокламации при подаче их в соответствующей упаковке, чаще всего в виде партийных брошюр - "омерзительного порождения лживости и продажности", быстро завоевывают авторитет у малосведующей публики и обладают неимоверной способностью вытеснять настоящие знания. Они не только провоцируют гражданскую междоусобицу, при которой происходит задержка естественного накопления богатства и расточение капитала, но и могут стать причиной полного разорения страны (Смит, 1993: 484 ).

У сегодняшней российской власти не в чести те экономисты, которые критически относятся к принятой политике перехода к рыночным отношениям, несмотря на ужасающие свидетельства экономической и социальной разрухи в стране. Поэтому для иллюстрации опасности использования суррогатных теорий можно привести свидетельства авторитетных западных экономистов. В их числе нобелевские лауреаты Л. Клейн, Дж. Тобин и К. Эрроу, которые, проанализировав результаты реформ за первые четыре года после "шоковой терапии", высказали сомнение в том, что принятая либеральная модель развития соответствует целям и задачам переходного периода. Их оценки даны в книге "Реформы глазами американских и российских ученых" (1996), которые, к сожалению, не были замечены (или проигнорированы) властями в России.

Еще один нобелевский лауреат, профессор экономики Дж. Стиглиц также неоднократно выступал на страницах российских экономических журналов с предупреждениями о необходимости корректировки курса либеральных реформ, исходя из национальных интересов, структуры производства и задач развития (Стиглиц, 1998, 1999а, 1999б). Его оценки важны тем, что Стиглиц занимал высокие административные посты: возглавлял Экономический совет при президенте США, был старшим вице-президентом и главным экономистом Всемирного Банка. За ним стоит большой опыт анализа экономических проблем, возникавших в разных странах мира, включая анализ результатов преобразований в странах с переходной экономикой.

В 2002 г. Стиглиц выпустил книгу, где на убедительных фактах показал, что глобализация развивается в пользу мировых финансовых структур и ТНК (Stiglitz, 2002). В мире растет недовольство тем, что советы консультантов, приглашаемых по рекомендациям западных банков, осознанно или бессознательно всегда и прежде всего отвечают интересам богатых стран. "Шоковую терапию" в России он оценивает как рыночный фундаментализм, заимствованный из учебников, в которых дается сверхупрощенная версия либеральной экономики, пренебрегающая сутью и динамикой реальных социально-экономических процессов.

Стиглиц признает, что за кредитами МВФ и ростом бремени внешних долгов России "стояло стремление сохранить у власти существующую группу, коррумпированность которой была очевидна. Этим способом удалось намеренно и в такой степени нарушить политическую жизнь страны, что оказались неосуществленными более глубокие преобразования, выходящие за рамки примитивного, узкого видения рыночной экономики и направлены е на создание эффективной демократии" (там же: 192).

Естественно, что носители идей неолиберализма яростно оспаривают оценки и теоретические позиции Дж. Стиглица. Но на стороне американского аналитика факты: в России произошел невероятный спад производства и рост социального неравенства, которые в совокупности грозят политической нестабильностью.

Стиглиц не склонен считать многие ошибочные советы сознательным расчетом. Он относит их скорее к недостаточному опыту самих советников и непониманию ими сути происходящего. Действительно, стать консультантом в реформирующейся России было не сложно: достаточно было иметь диплом престижного западного университета и рекомендации какого-нибудь солидного банка. Это подтверждает Норина Хертц, которая в возрасте 22-х лет была направлена в Россию Международной Финансовой Корпорацией помогать советами правительству Е. Гайдара. Вначале она с рвением отстаивала в России западные ценности и институты. Однако, увидев быстрый коллапс российской экономики и прозрев спустя несколько лет, Хертц издала в Кембридже книгу с символическим названием "Тихий переворот: глобальный капитализм и конец демократии". Она признается, что распространение американских ценностей в мире происходит только в интересах западных корпораций и "глобальной системы, основанной на нуждах частного капитала, включая защиту частной собственности и открытый доступ к рынкам" (Hertz, 2001: 78). Эти ценности подавляют национальную культуру и истинные демократические ценности, игнорируют социальные обязанности государства перед обществом.

Но наряду с объяснением причин многих ошибок рыночных реформ некомпетентными советами существует и иное мнение: советы часто носили своекорыстный характер, т. е. были сознательно направлены на развал экономик потенциальных конкурентов.

Так, финансовый аналитик с Уолл-Стрита М. Хадсон, ознакомившись с ходом реформ в России, в 1999 г. опубликовал брошюру "Экономическая война против России", название которой говорит само за себя. В контексте обсуждения угроз глобализации брошюра интересна тем, что в ней обстоятельно излагаются последствия послушного следования России и других стран рекомендациям МВФ, ВБ и других консультантов относительно курса экономических реформ.

Особенно хорошо справляется с задачами присвоения чужих ресурсов, утверждает Хадсон, теория монетаризма, догмы которой были возведены в России в ранг официальной экономической доктрины. Хотя истинный смысл монетаризма состоял в открытии российской экономики для международного финансового рынка, отказ от самостоятельной денежной политики, запрет на протекционизм отечественному производству и использование субсидий, отказ государства от управления собственностью, включая стратегически важные отрасли, а также от активного участия в политике развития.

Эта теория направлена на разрушение индустриальной базы сырьевых стран и сохранение сырьевой ориентации. До того, как ею воспользовалась Россия, схема сырьевого закабаления была хорошо отработана на странах Латинской Америки. В основе ее лежит долговая ловушка, сплетенная мировыми финансовыми структурами, позволяющая покрывать процентные выплаты по старым долгам, только прибегая к новым кредитам, которые предоставляются под видом всевозможных программ помощи становления национальных экономик.

"До 1992 года, - пишет М. Хадсон, - по таким программам "помогли" лишь беднейшим странам и наиболее погрязшим в долгах автократиям. Россия стала великим экспериментом применения этих теорий в высокоиндустриальной и богатой ресурсами стране" (Хадсон, 1999: 30). Хадсон утверждает, что только очень наивные люди могут верить, что советы МВФ и ВБ предназначались для того, чтобы помочь России модернизировать экономику и стать столь же успешной страной, как США. Это означало бы поддержать потенциального соперника. Растущая же задолженность делала национальную финансовую элиту активным проводником идеологии монетаризма, поскольку она начинала строить свое благополучие, содействуя распространению этой идеологии.

Одной из самых порочных сторон монетарных u1090 теорий является их сиюминутность, поскольку формирование у населения мотиваций к выживанию "именно сегодня" - главное условие уничтожения национальной оппозиции к новому мировому порядку. Чужие богатства скупаются по дешевке в шоковом варианте, пока эффект шока не осознан. Поэтому-то монетаризму чужды балансовые расчеты и враждебно слово план.

Резонен вопрос, если неолиберальные теории столь несовершенны, то чем же объясняется процветание развитых стран? М. Хадсон дает ответ на него, утверждая, что многие проблемы, возникающие из-за провалов собственных финансовых систем, нивелируются тем, что США и другие страны Запада неплохо овладели наукой жить за счет чужих ресурсов, консервируя запасы собственных.

Именно эта наука во многом помогла ресурсной экспансии США. Благодаря ей рядовой американец в настоящее время потребляет в 34 раза больше алюминия, в 45 раз - меди, в 58 раз - фосфорного сырья, в 43 раза - нефти, в 184 раза - природного газа и т. д., чем житель Индии (Криницкий, 1999). Английские ученые подсчитали, что если разделить поровну все расходы, связанные с использованием энергоресурсов, между жителями планеты, то промышленно развитым странам пришлось бы сократить объем потребляемого ископаемого топлива примерно на 9/10 (Робертсон, 1999). Аналогичная диспропорция происходит и с потреблением морепродуктов: в развитых странах среднедушевое потребление их в 2 и более раз выше среднемирового уровня.

Поэтому наивно полагать, что корпорации, которые оттянули на себя бoльшую часть мировых ресурсов, добровольно согласятся на более справедливое распределение богатств природы. Более того, не сложно спрогнозировать, какой пропагандистский шквал обрушится на те сырьевые страны, которые попытаются изменить столь порочное положение вещей.

Профессор Калифорнийского университета М. Гэффни, пишет, что после Второй мировой войны США, "пользуясь раскинутым над всем миром американским военным зонтиком как прикрытием", а также псевдоэкономическими теориями вкупе с небезупречной политикой мировых банковских структур, "тихо приобретают права на месторождения полезных ископаемых в других странах, где только это возможно" (Гэффни и др., 2000: 154).

Основная борьба в глобальной экономике происходит за обладание природной рентой, которая присваивается странами "золотого миллиарда" и ТНК вместе с импортом дешевого сырья из стран третьего мира. Как отмечают В. М. Лившиц и В. А. Корзун, таким способом происходит обогащение их и за счет российского углеводородного u1080 и иного сырья, добываемого совместными предприятиями, рента от которого "размазывается и перераспределяется через НДС и другие каналы среди многочисленных посреднических компаний, и эффект, который государство получало ранее, выходя на рынок, многократно снижается, поскольку бoльшая часть поставок сырья перешла в частные (и нечестные) руки" (Лившиц, Корзун, 2002: 125). Речь идет о десятках миллиардах долларов США, которые ежегодно минуют российскую казну.

Особую опасность суррогатные теории несут странам, экономика которых во многом зависит от нефтедобычи, из-за того, что для мировых цен на нефть характерны так называемые качели в пределах от 10 до 60 и даже 70 долл. за баррель с временным интервалом в несколько лет. Для таких стран достаточно даже небольшого изменения мировых цен на нефть, чтобы нарушить хрупкое равновесие. Такая опасность в потенциале существует и для России, ибо тот насос, который откачивал из страны капиталы, ресурсы и таланты с 1992 г., оставил у России мало шансов на то, чтобы без риска изменить сырьевую ориентацию экономики.

Все попытки России отказаться от догм монетаризма, безусловно, будут сдерживаться политикой "двойных стандартов" развитых стран, которая состоит в широком использовании субсидий в аграрном секторе собственных стран и запрете их в развивающихся странах и странах с переходной экономикой. Подобная практика осуждается некоторыми политиками и исследователями даже в странах "золотого миллиарда".

К примеру, доктор Р. Кларк, (бывший помощник министра юстиции США в 1961-1965 гг., после этого до 1969 г. - министр юстиции, а ныне активный антиглобалист) относит к главному международному бедствию, которое препятствует развитию аграрного сектора в бедных странах, "экспортно-импортную политику США в области сельского хозяйства, подкрепленную такими соглашениями, как КАТТ и НАФТА.

Такая политика ставит в зависимость нефтедобывающие и другие государства от импорта продуктов питания из США и других богатых стран. Они (первые) становятся чрезвычайно уязвимыми перед лицом иностранного диктата и угрозой экономических санкций. Суверенитет государств, которые во многом зависят от импорта основных продуктов питания, никогда не будет прочным и устойчивым" (Кларк, 2000: 206).

Английские экономисты Д. Грин и М. Гиффитс также считают, что свободные рынки и отсутствие государственной поддержки товаропроизводителей - это один из мифов, проповедуемых правительствами стран Запада. В Европе примерно половина бюджета ЕС расходуется на поддержание аграрного сектора, что снижает мировые цены на сельхозпродукты и лишает возможности фермеров из других стран получать приличную цену за зерновые культуры. В США субсидии также измеряются десятками млрд. долл., а страны ЕС ежегодно выплачивают каждому своему фермеру дотации в сумме 20 тыс. долл. США, что позволяет фермерам продавать свою продукцию на мировых рынках по ценам ниже реальной себестоимости. Это является способом недопущения на рынки товаропроизводителей из развивающихся стран, имеющих более низкие издержки из-за природных преимуществ или вследствие низкого уровня оплаты труда (Green and Griffiths, 2001). Аналогичное происходит и в рыболовстве, практика субсидирования которого в развитых странах снижает возможности рыбаков из стран, где субсидии не применяются, участвовать на равных в борьбе за освоение морских биоресурсов не только вдали от собственных берегов, но и вблизи них.

Поэтому для России столь важно научиться жить не только за счет благоприятной конъюнктуры нефтяных цен, но и всячески поддерживать собственных товаропроизводителей - в первую очередь тех, кто обеспечивает продовольственную безопасность.

Анализ результатов перехода к рынку бывших социалистических стран позволил Дж. Стиглицу сделать вывод: быстрого роста производства добились те страны с переходной экономикой, которые имели прагматический подход к экономическим преобразованиям. В их числе он называет Китай, Чехию и Польшу, которые "никогда не позволяли руководить своей политикой идеологическим соображениям или упрощенным моделям, взятым из учебников..." (Stiglitz, 2002: 187).

Речь идет не о том, чтобы России уйти в изоляцию. Это невозможно, поскольку экономика России является частью мирового хозяйства, интеграционные процессы в котором все больше возрастают. Да и ТНК, как бы к ним ни относиться, - это главная форма предпринимательской деятельности во всех крупных странах. Следовательно, они должны возникнуть (и уже возникают) в России. И все же для восстановления экономики государство должно решительно (и даже жестко) защищать национальные интересы и устранять практику анклавного построения экономики в пользу энергетического сектора. Этого не достичь, если те, кто является проводниками задач стабилизации экономики, и далее будут догматически верить в непогрешимость либеральной экономической теории, ждать одобрения своих действий из-за океана, а не на Родине.

Россия должна выстроить собственную систему экономической защиты, адекватно возникающим вызовам, в которой наряду с совершенствованием правовых норм важное место должно занять совершенствование экономических знаний и даже использование тех из них, которые в ходе реформ были незаслуженно выброшены на свалку истории. Для этого государство должно снять запрет на поисковую деятельность внутри страны (он выражается в отсутствии финансовой поддержки оппонентов рыночного фундаментализма). Чуда не произойдет, если правительство России и дальше будет руководствоваться теориями, которые не содержат нравственной основы, не соответствуют требованиям устойчивого развития и, по определению членов Римского клуба А. Кинга и Б. Шнайдера, вряд ли могут быть "надежным компасом для решения долгосрочных задач" (Кинг и Шнейдер, 1991).

Столь пространное обсуждение угроз глобализации экономического плана было предпринято потому, что для рыболовства они особенно опасны. В силу этого национальная система регулирования рыболовства должна иметь адекватные экономические и управленческие средства и приемы для ответа на вызовы глобализации. Эти средства существуют не только в теории, но и в практике регулирования рыболовства за рубежом. Многие из них носят далеко не рыночный характер. К примеру, как убедится читатель дальше, природную ренту не удается направить в нужное русло только рыночными приемами. А без решения этой задачи ни о какой стабилизации рыбной отрасли не может быть и речи.

Поэтому так важно изучить возможности адаптирования разумных мер, предлагаемых экономической теорией и практикой мирового рыболовства, к условиям рыбных промыслов России.

Зарубежный опыт свидетельствует о том, что ошибки при формировании национальных политик рыболовства в ИЭЗ привели к множеству негативных экономических, социальных и экологических последствий и усугубили кризис мирового рыболовства. Особенно много изьянов - в политиках субсидирования рыбных промыслов и торговли индивидуальными квотами биоресурсов.

Субсидирование рыболовства привело к перекапитализации мирового флота, мощность которого сегодня примерно в 2 раза превышает возможности сырьевой базы. Это увеличило перелов ценных промысловых рыб в зонах национальной юрисдикции в 2,5 раза по сравнению с режимом открытого доступа.

Субсидии к тому же исказили цены на мировом рыбном рынке, которые перестали отражать полные социально и экологически приемлемые затраты производства, и исключили возможности справедливой рыночной состязательности для рыбаков из слаборазвитых стран и стран с переходной экономикой.

Практика "товаризации" квот биоресурсов развенчала господствующую в мире либеральную доктрину: был бы свободный рынок и частная собственность - все остальное образуется само собой. Рынки квот оказались далеко не идеальными с экономической точки зрения. Они зачастую представляют собой бартерные и иные противоправные сделки, не позволяющие выявить истинную рыночую ценность рыбных квот и в соответствии с этим ввести рентные платежи за биоресурсы.

В результате свободной торговли квотами биоресурсов в мире возрос уровень монополизма крупных компаний, вытесняющих с промысла малое прибрежное рыболовство, ширятся масштабы браконьерства и коррупции. Деятельность монополистов разрушает сложившийся за века способ жизни прибрежных рыболовных общин и уничтожает социально важные формы рыбных промыслов не только в странах третьего мира, но и в самих развитых странах.

Под натиском рынка квот рухнули такие ценности, как исторически сложившиеся традиции и культура рыболовства, чувство профессиональной солидарности рыбаков и гордость за принадлежность к мужественному, связанному с огромным риском, но социально важному и овеянному романтикой труду.

Торговля квотами усугубила проблему истощения запасов наиболее ценных промысловых биоресурсов.

Большинство рыбаков в Канаде, США, Великобритании, Исландии, Испании, Новой Зеландии не против введения ограничений на промысел в виде лицензий и квот. Они против придания им любого финансового статуса, спекуляции квотами и роста затрат на содержание бюрократии. Рыбаки считают, что системы распределения квот должны существенно различаться по странам и строиться на принципах равнодоступности к биоресурсам всех групп пользователей с учетом сложившейся культуры и традиций рыболовства.

В условиях роста ресурсных ограничений Мировой океан и его ресурсы становятся объектом ожесточенной и бескомпромиссной борьбы между прибрежными государствами и ТНК. В этой борьбе все шире используются не только приемы грязной дипломатии и двойных стандартов, дискредитации продовольственных товаров по экологическим и иным (часто мнимым) соображениям, но и экспорт экономических теорий и знаний, не соответствующих задачам развития. Делается все, чтобы исключить возможности для стран третьего мира и стран с переходной экономикой стать равноправными партнерами на мировых рыбных рынках, а также отстранить их от дальнейшего участия в освоении ресурсов Мирового океана.

Поэтому в условиях глобализации Россия должна значительно расширить арсенал средств, форм и методов управления использованием водных биоресурсов в собственной ИЭЗ для обеспечения национальной, продовольственной и экологической безопасности.